На дне колодца. Юлия Николаевна Горина

      Анна открыла дверь в пестром халатике и бигуди.

      – Господи, ты можешь хоть иногда не надевать этих штук? А то ощущение, что я женат на овце, – раздраженно бросил Максим вместо приветствия, несколько удивляясь очередному за сегодняшний день ощущению дежа–вю.

      Анна нервно передернула плечами.

      – По крайней мере, я хоть как-то стараюсь следить за собой, – обиженно прошипела она и уплыла в спальную, оставляя шлейф приторно сладких духов.

      Макс разулся, бросил ключи от машины на подзеркальник и прошел на кухню.

      – Есть хочу!

      – Да иду я, иду… Ты хоть помнишь, что нас сегодня ждут Сафроновы?

      Анна уже торопилась к мужу, держа в руке какой-то помятый конверт.

      – Еще бы, разве ты дашь забыть. Где Илья?

      – С девочкой своей гуляет. На вот, тебе тут от какого-то Соболева А.Н. письмо пришло. Я даже не знала, что такие еще ходят.

      – Как ты сказала?..

      Анна, не обращая внимания ни на вопрос, ни на осипший в одно мгновение голос Максима, как кухонный автомат выставила на стол ужин и ушла собираться дальше.

      А Макс тем временем все еще рассматривал адрес отправителя. Он был незнакомым, и только фамилия с инициалами навевала давние воспоминания. Сашка? Не может быть.

      Наконец он решился вскрыть письмо.

      «Здорово, Максимыч. Извини, что беспокою тебя, ведь столько лет прошло…». Неровные строки уводили в минувшее все дальше и дальше, и что-то в груди болезненно сжалось. Перед глазами поплыло.

      «Он долго болел, но не позволял искать тебя. Старик уважал твое решение, и не хотел тревожить. До последней минуты все надеялся и ждал, что ты вернешься, хотя никогда об этом не говорил вслух…»

      Память услужливо рисовала картинку давно забытой и будто бы даже совсем чужой жизни. Весенний вечер в Федосеевке, деревянный домик с покосившимися ставнями, огромного мохнатого пса по кличке Сурок… И старика, сидящего на огромной дубовой скамье, тихо улыбаясь миру всем своим существом: лучиками морщин вокруг глаз, растрепавшимися совершенно белыми кудрями, губами, теряющимися в густых усах и бороде.

      А Сашка продолжал: «Знахарь так никому и не передал права занять его место. Видимо, ни один из нас не оказался достоин. После похорон мы все разъехались кто куда. Я теперь живу в Саратове…»

      Максим глубоко затянулся сигаретой и закашлялся.

      И обомлел.

      Стоп. Каким образом он очутился здесь? И откуда сигарета, ведь после инсульта, случившегося четыре года назад, он бросил курить?

      А вокруг шумел город на все голоса, гудел машинами, в воздухе носились запахи весенней свежести, недавно прошедшего дождя, сырого асфальта.

      Сигарета выпала из изумленно приоткрывшихся губ. Максим сидел на скамейке во дворе в паре кварталов от дома.

      Кажется, надо сходить к доктору. Провалы в памяти – дурной симптом.

      Озноб испуга прошел по спине.

      ***

      Однажды Знахарю привезли мальчика с рака кожи. Смотреть на него было невыносимо – все тело в отвратительных, тошнотворных язвах, в глазах – ужас, а вокруг тяжелый запах смерти. Старик тогда взял его за руку сказал:

      – Мне нужна будет твоя помощь, Максюша. Все остальные – идите-ка, погуляйте.

      Ребята облегченно вздохнули и сбежали прочь, а Знахарь добавил:

      – Тебе на моем месте быть, Максюша. Только ты мою ношу сможешь понести, хребта не переломив. Сейчас я тебя учить буду, но ты все секреты сохранить должен. Никому никогда не говори, что ты знаешь и умеешь еще что-то, кроме трав.