ографию «Неопалимая купина. Основания историософии Великорусской истории» в ФРГ и появилась возможность переиздать её в России, тем более, что из-за запредельной цены российскому профессиональному читателю она оказалась недоступна, а серьёзный, без скидок на образованческий дилетантизм, характер работ, объединённых там, отшатнул и обычную свору интернет-воров.
Появилась и возможность развить далее ряд положений, заявленных в прогерманском тексте, и в частности то, что я называю в лекциях «Великорусским феноменом низовой национальной политики» в двух его формах: понизовом казачестве и поморском флоте. Рассматриваемые ранее как автономно разведённые географическими и социальными условиями, хотя и развивающиеся из совпадающих причин отторжения – взаимодействия с феодальным господствующим государством-социумом, теперь, после оформления представления об особом пути развития цивилизации через эффективное присваивающее хозяйство в работе «Цивилизация сетей, лодок и разумных людей» (см. мою монографию «Разыскания к изначальной „руси“») решительно сблизились и приняли некоторую субординацию: «казачество» стало всё более просматриваться чрезвычайной формой «поморства», обожжённой постоянным противостоянием национальному русскому и внешнему, преимущественно степному кочевому, феодализму.
Поэтому в подготовке русского издания естественно было дополнить раздел о понизовом казачестве, всегда интригующем зарубежного читателя, его порождавшим «поморством». Но вхождение в эту тему необходимо требовало обращение к безобразному акту отечественной историографии, дискуссии 1953—1956 годов – а честнее сказать травли группой мэтров отечественной исторической науки вошедших незадолго со стороны молодых, не поднаторевших в тонкостях подковёрных схваток, авторов; имевшей пирровый характер для историографии вопроса: изощрённые в археографии лица утопили в склоке людей, куда как более основательных в вопросах мореплавания и этнографии поморья, чем утопили и сам вопрос, будучи беспомощны в вопросах судостроения, навигации, экономики морского, да и любого вообще, материального хозяйства, как «архивны юноши», как Женька Онегин и Вовка Ленский, не отличающие рыбу от мяса – «простой продукт»…Это тем более необходимо, что давняя эта история опять всплывает в описках г-на В. Козлова, ничтоже сумняшегося переплюнуть Мавродина, Лихачёва, Адрианову-Перетц, много пакостничавших на К. Бадигина и Б. Шергина, но никогда не обвиняли первого в подделке рукописей 15—17 веков – В. Козлов «разоблачил»: если первый пользовался материалами второго, то сам их и подделал… пускай даже Б. Шергин всегда гласно и письменно утверждал, что ИМЕННО ОН ПЕРЕДАЛ СПИСКИ С ДОКУМЕНТОВ АНЗЕРСКОГО СКИТА СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ К. БАДИГИНУ… Ну что же тут ожидать от производного выродка Зимина, пытавшегося влезть в АН СССР по растоптанному «Слову о полку Игореве». Это стало как бы фирменной фишкой мошек-мозгляшек МИАИ.
Но это же требовало и восстановления приоритета К. Бадигина, и установления не преодолённых с той поры границ его постижений, и выправления того, в чём теория разошлась с нарастающим материалом практики., т.е. наряду с актуализацией и критическое обозрение материалов 50-летней давности.
В целом мой выход на «поморство» произошёл через осмысление феномена «казачества», а к тому, как объекту внимания возникло уже по частому важному вопросу, как ценностные ориентации великороссов отразились в их автохтонных институтах народовластия: вече, круг, сельский сход, на чём и базировался итоговый вывод: ЛЮБАЯ СИСТЕМА ВЛАСТИ В РОССИИ МОЖЕТ СОСТОЯТЬСЯ ТОЛЬКО КАК САМОДЕРЖАВНАЯ: Самодержавный Народ-Круг или Самодержавный Государь – всё остальное дичь и гиль обезумевшей учёной челяди.
Это определило и структуру монографии: от «казачества» к «поморству», т.е. не логическое, а эвристическое построение материала – как оно само собой вытанцовывалось. При этом я не переработал материалы о казачьем самоуправлении извлечением из общего изложения национальных форм народовластия, что лучше проясняет его закономерность, как формы национальной традиции, нежели изолированное описание, обращающее его «в вещь в себе». Эта давняя работа 1998 года включена без изменения, только с примечанием от 2009 года. Как важное дополнение к ней стала записка об историческом генезисе казачества, открывающая то обстоятельство, что в своей исторической форме, известной с 16 века, казачество оформилось как Великорусское Донское, и от него выделился Запорожский анклав, всегда бывший инородным телом в «гетманской массе» дворовых «казачков» вельможных свит переродившегося из выбитого русского в заселившееся славянское население окраин Великолитовщины и Великопольщины.
Но поморы не только видоизменялись под условиями внешней среды, но и сами меняли те институты, которые оказывались в зоне их влияния; и очень выразительно это сказалось на практике национально – русского «предкапиталлизма», староверческом «деле», гонениями феодального государства вытесненного в «поморские окраины» – это естественно притянуло и работу 2004 года: «СТАРОРУССКИЙ КАПИТАЛИЗМ: ГЕНЕЗИС, ИДЕОГЕМЫ, ПРАКТИКА», и изживая, и развивая, продолжавшим типологическую практику «поморского
