ающей слезки кружевным платочком маркизе.
А когда повернулся в мою сторону, на его строгом лице читалось, что все беды на свете от женщин, начиная с тех, что пошли от глупого поступка Евы.
– Садитесь, – велел я, – без церемоний. Мы в полевом лагере, хоть это и дворец. Появился враг и уже нанес первый удар.
Сели молча, очень серьезные и настороженные, только на лице Келляве проступило нечто вроде злого удовлетворения, наконец-то зримый враг, с которым можно скрестить мечи, да еще Альбрехт чуточку дернул щекой, дескать, сколько было этих ударов, и все еще первый?
Я пересказал услышанное от Жанны-Антуанетты, все продолжили хранить молчание, только быстро схватывающий Альбрехт вздохнул и покачал головой.
– Подметное письмо, – проговорил он с неудовольствием. – Конечно, пусть его проверят специалисты Норберта. Наш доблестный граф… или он уже герцог?.. подмял под себя и местную тайную службу, но даже это вряд ли что-то даст в данном случае. Придется ждать их требований. Кстати, я понимаю жажду сэра Ричарда встретить ясно осязаемого врага и вступить с ним в бой, но этот случай вряд ли дает нам достойного нашей силы и мощи врага.
Сэр Келляве и Рокгаллер даже не переглянулись, но по их лицам видно, согласны с Альбрехтом, тот быстрее всех схватывает любую ситуацию и делает самые разумные выводы, словно не благородный рыцарь высокого происхождения, а торговец какой.
Рокгаллер сказал несчастным голосом:
– Зато по требованиям поймем, кто они и чего добиваются. С другой стороны, вот так взять и дать им преимущество?
Келляве вздохнул, от него тоже требуется высказать свое мнение, а это труднее, чем махать мечом.
– Сэр Ричард, – сказал он с холодноватой отстраненностью, – предпочитает действовать в интересах империи, не примешивая ничего личного. А интересы державы говорят, что это личное дело маркизы.
Альбрехт и Рокгаллер молча перевели взгляды на меня. В их глазах читалось, Келляве прав, маркиза слишком ничтожная величина для империи. А личные проблемы все, кроме императора, должны решать самостоятельно.
Строгие, осознающие груз ответственности, шутка ли – подмяли империю! – глядят на меня выжидающе и требовательно. Сейчас мы не шайка баронов, с мечами в руках отстаивающие свои крохотные земли, под нашей властью такое, что уже все начали побаиваться раствориться в необъятной империи.
– Личное, – согласился я, – мы все должны отделять личное от государственного, что пока удается, мы же с Севера! Но в деле маркизы есть одна крайне неприятная деталь…
Келляве задвигался в кресле, доспехи протестующе звякнули.
– Ваше величество?
Я пояснил:
– Согласившись принять ее в качестве лица империи, я тем самым подставил и ее под удар.
– Империю? – уточнил Келляве.
– Маркизу, – ответил я. – Сейчас она важный и дорогостоящий бренд. Некая заметная деталь в политико-экономической модели империи. Переходом от Скагеррака в наши ряды принесла важные имиджевые очки команде реформаторов. Терять эти очки разве не государственная оплошность?
– Так мы не теряем, – напомнил Келляве. – А муж… что муж? Мы даже не знали о нем. Не жалко.
Маркиза вскочила и метнула в его сторону взгляд, полный негодования и ярости.
– Сэр! – вскрикнула она звенящим от ярости голосом. – Я здесь!
Я хлопнул себя по лбу.
– Ах да! Маркиза, подождите, пожалуйста, в соседней комнате. Мужской разговор, да еще людей благороднейшего происхождения, бывает не для женских ушей.
Альбрехт встал, галантно провожая ее, отвел в сторону внутренних помещений моих императорских апартаментов, а там плотно прикрыл за нею толстую дверь, чтобы не оставалось ни самой крохотной щели.
– Ты куда отвел? – спросил я, когда он вернулся и сел. – Дверь в оранжерею справа.
– Да ладно, – ответил он. – У вас и туалетная комната как спальня. А цветы от слез вянут.
Я повернулся к внимательно слушающим Келляве и Рокгаллеру.
– Не буду напоминать о довольно оскорбительном желании этих неизвестных лиц как-то влиять на вашего императора! Даже руководить им.
Альбрехт, сильно морщась, прервал бесцеремонно:
– Позвольте, Ваша Звездность, но я что-то не усмотрел желания влиять на вас!
Остальные промолчали, но я видел на их лицах то же самое выражение подчеркнутого и даже демонстративного непонимания.
– Бросьте, принц, – сказал я. – Вы же прекрасно понимаете, что сочту себя задетым. На это
