КАЗЫ
И БУДЕТ ЛЕТО…
Обычно горы молчали, так что беда подступала внезапно. И тогда людям приходилось заново пробивать тропы, разбирая завалы из камней, снега и грязной земли. Случалось, оттуда доставали изувеченные останки животных и вчерашних путников. Часто их все же опознавали, и чей-то род понимал, что стал беднее.
Потом горы опять молчали, глядя свысока на то, как отчаявшиеся уходят прочь в низину или идут за перевал, где земли было больше. Они шли в батраки и, конечно, знали об этом.
Иные, самые нетерпеливые и бедовые, отправлялись в абреки, промышляя разбоем и рискуя жизнью – своей и тех, кого они грабили. За кровь платили кровью, как платили ею за угнанного коня или поруганную цепь над чьим-то очагом.
От мести бежали тоже, чаще за перевал, срываясь со скудной земли всей семьей, всей фамилией. И почти всегда горы молчали, и никто не ведал, когда они заговорят…
Что-то толкнуло его в бок, и он проснулся. Дед уже спустил ноги на пол, клюка прошуршала по циновке и нащупала точку опоры. Дряблый свет от очага мешал по стенам тени.
– Сын Хамыца все видел. Тот, немой… – сказал младший дядя, и тут он разглядел его – в двух шагах от нар. Новый дед жарко вздохнул, выбросил вперед руку, выхватил у сына ружье и поднес ствол к носу. Потом облегченно прохрипел:
– Слава небу!.. Святой Уастырджи1 не позволил тебе…
– Слава небу, – отозвался дядя.
Они немного помолчали. Мальчишка крепче вжался в циновку и снова опустил веки.
– Где ты их оставил? – спросил старик.
– У Синей тропы, – сказал дядя. – Только те уже узнали. Батраз его язык разбирает.
– Своди их к реке и спеши сюда.
Мальчишка услышал удаляющиеся шаги, дедова палка ударила его по ребрам.
– Просыпайся.
Он поднял веки. Глаза старика неясно сверкали, как теплая вода в деревянной кадке у ног.
– Поднимай дом. Собери детей. Будете помогать афсин2. Мальчишка вскочил, метнулся в центр хадзара, вынул погасшую лучину из подсвечника, разжег ее в очаге, вставил обратно. На женской половине заплескалось движенье. Он оглянулся и поймал кивок старика. Сжал кулаки и закричал что есть мочи. Хадзар наполнился криком и вытолкнул его во двор, в жидковатую темень.
Дом проснулся и ответил бедой. Старик, повязывая черкеску, отдавал приказания. Суета гудела, ахала, бормотала, швыряя непрочные тени. Мальчишка хватал заспанные руки братьев и пихал тех к стене, загибая пальцы в счете. Сестренка голосила в люльке, но забирать ее оттуда он пока не стал. Мимо проковыляла афсин, он окликнул ее, но та уже была у кладовой. Старшая невестка, подчиняясь ее знаку, вошла следом. Две другие срывали со стен шкуры и кидали на циновку, где он спал эту ночь. Кто-то задел кадку под нарами, и вода поползла по полу широко и бесшумно. Никто из братьев не заплакал, но на всякий случай мальчишка бросил на них свирепый взгляд. Сам он, тоже босиком, выбежал во двор и рухнул наземь, сбитый жестким плечом. Услышал ругательство и узнал старшего дядю.
– Ну-ка подсоби, – сказал тот, и мальчишка обеими руками вцепился в жернова.
Они подтащили их к забору и там оставили, пока дядя ходил за лошадьми. Седла, мягкие и широкие – не для езды, – уже покоились на спинах, а старший дядя придерживал их руками. Мальчишка прыгнул под навес, отыскал палки, перехваченные посреди сыромятными кожаными полосками, и подал мужчине. Тот затянул подпруги, привязал крест-накрест к седлу палки и перешел к другой лошади.
– Матери скажи – готово…
Мальчишка влетел в дом, подошел к кладовой и, чуть отвернувшись в сторону, позвал:
– Афсин! Оу!.. Афсин!
Старуха неслышно ступила на порог, взяла мальчишку за рубаху и крепкой рукой крутанула к себе.
– Чего уж теперь глаза прячешь? Входи, выносить будем. Остальных тоже веди.
Мальчишка поманил братьев пальцем, а самому маленькому сунул держать лучину.
Погреб оказался большим и прохладным, блики света скользили по нему желтыми шагами. Много было черного.
– Сперва это, – сказала афсин и указала на кожаные мешки с зерном и мукой.
Вчетвером они выволокли мешок во двор и, сопя, обжигаясь дыханьем, доковыляли до забора. Мальчишка подметил, что жернова свисают теперь с седла. Невестки выносили из дома шкуры и постель. Люлька с сестренкой стояла здесь же, во дворе, только чуть в сторонке, у коновязи. Смахнув пот со лба, он двинулся было обратно, но услыхал голос деда:
– Иди
