ым героем. Тут ему начинает везти, возвращается любовь, воскресают друзья, и под всеобщие слёзы счастья герой уходит в горизонт совершать новые подвиги.
В общем-то, герои есть на самом деле. Кто-то встречает на пути своём дракона, кто-то его себе придумывает, кто-то ждёт его всю жизнь и так и не дожидается (не все книги, знаете ли, дописывают до конца). А кто-то ищет своего дракона, принимая за него безобидных сограждан, иностранцев или популярных исполнителей.
Мне думается, что в каждом человеке есть и герой, и дракон. Часто оба дремлют, и тогда подобный гражданин напоминает нечто вроде Обломова или Служкина: вроде как центр повествования, но какой-то очень размытый и неопределённый. Иногда оба активны, и тогда человек напоминает кусающую собственный хвост собаку, персонаж, занимающийся самоедством, а порой и ужасающей других аутоагрессией. О том, какая жизнь у людей-драконов и людей-героев, можно писать целые книги, а я зачем-то подняла эту тему в предисловии к своей книге стихотворений.
Тут нет героев. Нет злодеев. Только стихотворения и ещё иллюстрации.
Зачем тогда я начала говорить о том, что людям нравится читать истории про героя с его лишениями?
Мне всегда хотелось быть героем. Ещё в детстве у меня было так называемое «острое чувство справедливости», а вместе с этим чувством непреодолимая донкихотовская тяга помогать униженным и оскорблённым. Со временем углы сглаживались, внутренний герой питался книгами о «воинах света» и «людях знания», готовясь ко встречи с «тем самым».
А «того самого» не было, потому что я не могла даже представить себе, с кем, собственно, надо сражаться-то? Долгое время я сражалась со своим драконом, пока не поняла, что это похоже на спарринг с собственной тенью. В тот момент, когда я осознала, что дракон внутри не враг, а оружие героя, в моей жизни всё очень сильно переменилось.
Недавно один друг сказал мне, что в жизни может быть смысл и цель, и это разные вещи, которые могут быть, а могут и не быть у человека независимо друг от друга. Так вот после того, как я посмотрела иначе на своего дракона, а потом на героя в себе этим самым драконом, а потом ими двумя куда-то вовне, где-то вовне одновременно сверкнул смысл и прогромыхала цель. Это породило радостное и тревожное состояние определенности и в то же время совершенной неопределённости. Потому что когда ты стоишь, ты чаще всего знаешь, на чём и где ты стоишь, а когда идёшь, даже если есть цель этого пути, всегда закрадываются сомнения, верна ли дорога.
И вот эта книга, которую вы сейчас держите в руках, это красный флажок, которым дают отмашку при старте, залп стартового пистолета, линия заступа. Одним словом, это то, что происходило со мной до того взгляда вовне. Совсем немногие стихотворения в этой книге, и особо наблюдательные почувствуют, какие, были написаны уже после.
Сейчас мне страшно, я не знаю, что будет дальше, выйдут ли у меня ещё книги, и о чём ещё я буду вещать. Одно знаю: я хочу писать. А значит буду, пускай на ходу делать это и не всегда просто.
Сборник Екатерины Яшниковой похож на мастерскую художника. В нём эскизные наброски и пейзажные этюды соседствуют с завершенными полновесными работами, философской и любовной лирикой. Это даёт читателю неожиданную возможность проследить за эволюциями сознания поэта. Увидеть, как трансформируется и приобретает глубину образный ряд.
Например, в стихотворении «Свободы нет» мы можем видеть почти пушкинское депрессивное и в тоже время отстранённое рассуждение:
«…Вода не перестанет никогда.
Как никогда не перестанут смерти,
Война, разруха, голод, нищета.
Останься хоть единственным на свете —
Свободы не отыщешь ни черта…»
Однако уже в стихотворении «Катится яшма», пожалуй, лучшем в сборнике, мы наблюдаем, как идея конденсируется в образ, наполняясь трагической глубиной. Как античный пафос преобразуется в чистую эмоцию:
«…Девочка скована белой кроватью,
Дышит едва-едва.
Чудятся ей купола Византии,
Поле, где алый мак.
Близко. Да только до них не дойти и
Не добежать никак…»
И, наконец, от чувственного созерцания конкретной трагедии, автор переходит к активным действиям, к прямой речи. В стихотворении «Сон» он буквально выходит на сцену:
«…Пожалуйста, не трогайте ребёнка!
Я вас прошу, не трогайте ребёнка!
И плакала ребёночья душа
На улице постиранной пелёнкой…»
Заметно, что в своем творчестве Екатерина Яшникова предпочитает короткую форму. Стремится говорить мало, но проникать глубоко. Работает со словами, не чурается неологизмов. У Екатерины в багаже тени ушедших творцов: Иосиф Бродский и Венедикт Ерофеев, Пруст и Довлатов, Габриэль Гарсиа
