я". Там рассказывалось, как одной бедной больной девочке Марусе мальчик,
сын судьи, принес куклу. Девочка очень обрадовалась, но утром отец ее, Тыбурций, вернул
игрушку и сообщил, что Маруся умерла. Пораженный той несправедливостью, что у больной
девочки отняли куклу, Николай спокойно отнесся и к слову "умерла", и к описанию
маленькой покойницы с немного приоткрытым ротиком. Он даже заплакал из-за этой куклы,
но тут-то и понял, что кукла Марусе уже не нужна. В первый момент Николай даже не мог
точно уяснить, почему именно не нужна, но потом догадался, что, выходит, умереть – это
вовсе не то, что уснуть. А может быть, и уснуть, но только не просыпаться потом никогда,
никогда… Вспомнились основательные прямоугольные ямы могил. "Как же это я туда?!" – с
ужасом подумал Николай. Раскрыв рот и вытаращив глаза, он долго сидел, уставясь в
ослепительную лампочку. Каждый предмет вокруг, каждая мелочь – все было страшным
оттого, что все, оказывается, имело конец. Эти пустые слова "конец" и "никогда" заморозили.
Ледяная мысль была не только в голове. Ее испугалось и тело, Все нутро стискивалось в
один комок, тесный до острой боли. Николай отбросил картонную обложку учебника, чтобы
отвлечься. На мгновение это удалось, но тут же ужас ударил такой сильной волной, что
Бояркин услышал шум возбужденной крови в самом себе. Николай понял, что, для того
чтобы отвлечься, нужно двигаться. Он поднялся, разобрал постель, разделся, выключил
лампу и лег. Отец, мать и маленькая сестренка Анютка уже спали. Они тоже были такими же,
как он, смертными. Их потом тоже никогда, никогда не будет. Вообще все люди – смертные.
На полу тихо лежала плоская и страшная полоса лунного света. Сердце так стучалось из
груди, что Николай впервые его услышал и испугался, решив, что это кто-то потусторонний
отсчитывает секунды его жизни. Он влез под одеяло, заткнул уши, но тиканье только
усилилось. Да, это отсчитывалось его время. Оно не может отсчитываться слишком долго.
Эта тоненькая ниточка сердца не может сокращаться всегда. Николай откинул одеяло и
увидел, что в лунный свет мягко вошла кошка. Он подхватил ее, теплую, и положил рядом.
Кошка свернулась и замурлыкала. "Счастливая ты, – прошептал ей Николай, – ты ничего не
понимаешь". Но и сам он не мог еще полностью осознать, как это можно откуда-то взяться,
быть, а потом насовсем исчезнуть. Ведь это же так просто – жить, жить, жить.
Заснул он незаметно, совершенно обессиленный, на скомканной простыне.
Мучения Бояркина продолжались много вечеров. Смерть представлялась ему
пропастью, в которую он тоже когда-нибудь полетит, и если уж это неизбежно, то полетит не
тихо и покорно, как другие, а ворвется в смерть с таким криком, что эхо разнесется по всем
ее закоулкам.
А потом это гнетущее переживание вытеснилось другим – ярким и по счастливому
мучительным: Николай впервые влюбился. Ее звали Наташа – Наташа Красильникова. У нее
была русая косичка и чуть раскосые глаза, Она была отличницей. Бояркин скрупулезно копил
в душе все волнующие впечатления. Как-то на дне рождения у дружка – Игорька Крышина
ему выпало сидеть рядом с Наташей и есть пельмени из одной тарелки. У него тогда дрожали
и руки, и ноги. Увидев в этом случае нечто символическое, четвероклассник не спал почти
всю ночь. Позже на пришкольном участке он в паре с Наташей сажал саженцы. Это
показалось еще значительней, чем с пельменями. Но Наташа его не замечала. Тогда Николай
отважился на записку, а когда принялся писать, то блокнотные листки пошли один за другим.
Туда надо было выложить всю душу, а душа впервые обнаруживалась вдруг такой громадной.
Слова "я тебя люблю" были много раз написаны и прописью, и печатными буквами, в
различных рамках, с восклицательными, вопросительными знаками, с многоточиями и,
наконец, зашифрованы цифровым кодом, ходившим по школе. Цифры, которые замещали
такую необъятную
