снимая мягкие разрисованные сапожки, штанишки, обнажал соски и припадал к ним губами. Царём же владели совершенно незнакомые чувства и совсем незнакомые запахи. Чужие, но манящие, притягательные запахи, сводящие с ума.
Он в свои 20 лет знал уже много женщин. Для хозяина московских городов и весей не было преград взять любую девку, и даже замужнюю барыню. Со временем это стало обычным делом, как сорвать и надкусить яблоко, а если кислое – выбросить и сорвать другое. С любовью и нежностью он относился только к своей белокурой жене, светлой и чистой Настеньке. Но это было другое, это было хоть и приятно, но как-то законно и слишком правильно, почти идеально.
Сейчас, в объятиях тонких рук Сююмбике, Иван ощущал необыкновенное. Она ничего особенного и не делала, просто отдавалась. Но отдавалась так самозабвенно и так всецело, что каждый её вздох или нежный стон приводил Ивана в сладкий экстаз. Руки молодого сильного мужчины скользили по нежному по-детски телу, сжимали хрупкие косточки бёдер, ласкали коленки, маленькие грудки, сильно, но не до боли вцеплялись в ключицы и шею. А в голове носилась буря мыслей! Под ним была одна из красивейших женщин мира! Царица, которой обладали и которую желали многие великие владыки. И она вот, его! Иван чувствовал себя всесильным, бессмертным, мифическим божеством! И это сознание обладания переполняло сердце восторгом уже даже больше, чем само осязание обнажённой красоты, пока не переполнило и тела не содрогнулись в последних сладких судорогах.
Ночь была долгой. Они стали смелее и взаимные проникновения стали так естественны. В коротких перерывах между объятиями Сююмбике смеялась, болтала о каких-то мелочах, засовывала Ивану в рот спелые виноградины и дольки мандаринов.
– Сююк, что ты хотела сказать про собачку? Вертится у меня в уме: Собачка. Хан плачет. – прошептал Иван.
– Да это старая сказка. Когда выбирали место для основания Казани должны были убить первого встречного. Такие города на костях стоят вечно. Как Рим, например, на костях Рэма. Попался навстречу сын хана. Его пожалели, убили и закопали собачку. Вот хан и плачет, от радости, что сын живым остался. Ерунда это всё, старинные байки.
– Я должен ехать, Сююк. Скажи Дине, чтобы проводила меня.
– Я увижу тебя снова, родной?
– Конечно, я не смогу теперь тебя не видеть. Cегодня, с тобой, я понял, что значит жить! – отвечал Иван, уже натягивая сапоги.
– А когда я тебя увижу? Скажи, когда?
– Я дам знать, Сююк. – Иван наугад протянул руку к штофу, стоящему на низком столике. Запах привычного хлебного напитка ударил в нос, но именно это было ему сейчас очень нужно. Налив и в три глотка осушив чарку, Иван двинулся к выходу.
Обратный путь вместе с Динарией царь проделал в полусне. В условленном месте его поджидали сани, десяток конных бойцов и хлопочущий Игнатий в малахае. В ставке у шатра со стягами его поджидали Андрей Курбский, Пётр Серебряный
