. Сергий проводил о. Савватия до его кельи и через монастырский сад, ближней дорогой, пошёл в нижний корпус, где были кельи послушников.
«Отцу» Сергию едва минуло девятнадцать лет. Но он уже третий год жил в Зареченском монастыре и проходил послушание под руководством семидесятилетнего иеромонаха о. Савватия.
Почти все три года о. Сергий был приставлен следить за лампадами и свечами во время богослужения.
Всё нравилось ему в церкви. И служба, и пение, и общая молитва, и люди со всех концов России, пришедшие в маленький монастырский храм, и яркие восковые свечи, и тёмные лампады, и самый запах церкви умилял его и волновал какой-то особенной радостью.
О. Сергию перерывы между службами казались бесконечно длинными, и он тосковал без церкви и часто проводил там время от одной службы до другой.
Вот и сегодня всенощная затянулась до одиннадцати часов, а ему так не хотелось идти к себе в келью.
Спина и ноги болели немного – от поклонов, и во всём теле чувствовалась лёгкая усталость. От подрясника пахло ладаном, этот запах смешивался с ночным ароматом весенних листьев, и тёмный монастырский сад казался громадным, таинственным храмом, а небо – куполом, украшенным живыми трепетными огнями.
О. Сергий остановился на повороте.
Тёмные, влажные деревья стояли кругом!.. Тихий шелест наполнял воздух. Тёплый весенний ветер ласкал лицо живым, нежным прикосновением, и в ответ этой робкой ласке подымалась в душе безотчётная томительно-страстная тревога.
О. Сергию стало жутко.
Почудилось, что он в саду не один. Какие-то тени колебались в темноте и, тихо смеясь, манили за собой в чащу.
О. Сергий перекрестился. И быстро стал спускаться вниз.
* * *
В маленькой келье о. Сергия было душно.
Красная лампадка перед тёмной иконой светилась, как раскалённый уголь. На белой стене над узкой койкой из простых досок висела аллегорическая картина, изображающая христианские добродетели – пост, смирение и молитву. Посредине картины был изображён худой старик с длинной седой бородой и громадными глазами. А в углу, на коне, рыжеволосая женщина, олицетворяющая плоть, стреляла в него из лука. Полные голые руки были выкрашены лубочно-розовой краской, и синие стрелы, которыми она стреляла, бессильно падали к ногам старца.
О. Сергий распахнул окно настежь.
Маленькая, тихая келья, вся пропитанная запахом ладана, розового масла и воска, сегодня казалась ему тесной, неуютной, душной…
Захотелось уйти опять в сад, на свежий воздух, под открытое звёздное небо.
Он стоял посреди кельи со странно бьющимся сердцем в беспомощной нерешительности: «Господи. Что это со мной?..»
Он вспомнил весь сегодняшний день.
Утром был в церкви. Потом у о. Савватия. Потом убирал церковь. Потом всенощная. Никаких встреч, которые могли бы рассеять его. Никаких разговоров.
Откуда же тревога такая?.. И неясные чувства. И жутко. И стыдно. Как будто бы свершил какой-то большой, непоправимый грех…
Вспомнил слова о. Савватия: «Если иной раз покажется тебе, будто земля под ногами колеблется – не бойся. Бери Слово Божие и читай».
Он подошёл к аналою. Взял Библию.
О. Сергий всегда читал, что раскроется. Ему казалось, что Господь лучше знает, чем в данный момент нужно вразумить и наставить…
Раскрылась книга Песни Песней Соломона.
Начал читать:
«Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.
От благовония мастей твоих имя твоё, как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя.
Влеки меня, мы побежим за тобою, – царь ввёл меня в чертоги свои, – будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя! Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла; ибо солнце опалило меня…»
О. Сергий знал почти наизусть то, что читал. Знал, что под возлюбленной надо разуметь Церковь Христову. Знал все толкования и параллельные места… Но сегодня всё было иначе.
В этих знакомых словах почудилась ему та же тревога, что и в тёмном саду. Тот же пряный, душный аромат, что и в келье… И строчки замелькали, зарябили перед глазами.
Положил несколько поясных поклонов и снова заставил себя читать со вниманием. Но слова точно нарочно дразнили его…
«Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя. Прекрасны
