тольно сидячих, когда гости с первых минут окопаются у тарелок, салатов и бутылок – трактором не сдвинешь с занятых позиций! Леночка училась в институте культуры, с высоты достижений мирового искусства видела действо с оригинальными стихами, песнями, плакатами по стенам. Внучка удалась вся в бабушку – много что умела делать. Стихи написать – пожалуйста, что-то нарисовать – тоже никому кланяться не пойдёт. Любое дело горело в руках. А уж петь да играть на всём, что под руку попадётся – это профессионально.
Эльфриде Германовне исполнялось семьдесят пять. Возраст не юный, только бабушка на удивление была ещё хоть куда – полная сил и жизненной энергии. Однако на идею проведения юбилейных торжеств без всякого кокетства замотала головой «не-не-не-не». Не хотела каких бы то ни было празднований. Лишь под напором детей сдалась, и тут же наотрез отмела вариант с кафе-рестораном.
– У моей бабушки было восемь человек прислуги, – возразила самым категоричным образом, – тем не менее никогда кухню на самотёк не пускала, сама любила готовить, и я не без рук выросла, могу ещё своих детей и внуков накормить лучше всякого ресторана! Сама всё сделаю.
– Бабулечка, оно тебе надо возиться? – горячо убеждала Леночка. – У нас самых-самых близких вагон и маленькая тележка – без малого двадцать человек, если все съедутся.
– Как ты не понимаешь, Леночка, это ведь в радость любимых вкусненьким порадовать. Буженинку сделаю, как ты любишь.
– Ой-ой! Обязательно! В институте иногда так захочется твоей буженинки или булочек с маком! Ни мама, никто-никто так не сделает, как ты!
– Вот видишь! – расцвела бабушка от удовольствия.
Все дети собрались на юбилей, все до одного приехали в Серебрянск, что в Казахстане на берегу Иртыша, неподалёку от Бухтарминской ГЭС. Эльфрида Германовна жила с дочерью Людмилой, мамой Леночки. Младший сын Николай приехал с семьёй из Омска, старший Александр – из Ленинграда, дочь Эльвира – с Байконура. Леночка «замутила» спектакль с поголовным привлечением гостей. Не предоставила им возможности угнездиться и пустить корни на весь вечер за столом – пели по одному и хором, стихи читали сольно и выстроившись в ряд в формате, который в школе назывался «литературным монтажом». Леночка, само собой, не сходила с манежа. За месяц до юбилея обзвонила дядь и тётю, раздала всем задания, понаделала плакатов – рисовала, писала, фотографии клеила. Поздравляя бабушку, на чём только не играла – гитаре, аккордеоне, фортепиано – и пела.
Юбиляр сидел на царском месте благодарным зрителем, аплодируя, смеясь, вытирая слёзы счастья…. Время от времени Леночка, согласно сценарию, задавала виновнику торжества вопросы от самых банальных – «любимое блюдо», до философских: какие годы в своей семидесятипятилетней жизни считает самыми счастливыми? На последний вопрос Эльфрида Германовна, возбуждённая присутствием самых любимых на земле людей, растроганная происходящим, ответила:
– Детство до семнадцатого года – рай: мама, папа, бабушка, дедушка, сонм тётушек-умниц, няни-хохлуши, большой дом, огромный двор, сердечное тепло, забота. Всё кончилось, когда в Молочанск нагрянули анархисты, а потом началась чехарда – махновцев сменяли красные, красных – белые, германцы стояли, снова пришли красные…
Эльфрида Германовна вытерла набежавшую слезу, а потом добавила:
– Давно это было, а сейчас моё счастье это вы! Многое в жизни случалось такого, что вспоминать не хочется: две смуты довелось пережить. Это когда не знаешь, что будет завтра и, вообще, будет ли оно. Четверых братьев потеряла… Все младше меня… Будь всё хорошо – могли бы сейчас с нами сидеть, а так сгинули, да так, что где косточки не знаю… Папу застрелили… Не дай Бог такое никому. Но, слава Богу, всё в прошлом… Вы у меня замечательные, у вас всё замечательно, всякая мать мечтает о таких детях, а бабушка – о таких внуках.
Сын Николай возьми и скажи не по сценарию:
– Мама, давно собираюсь попросить тебя: за твоими плечами такая насыщенная жизнь, взяла бы да и описала её подробно.
Родственники подхватили:
– Напиши, ты ведь нам почти ничего не рассказывала.
Это верно, она считала, ни к чему знать детям лишнее. Много лет боялась навредить им прошлым: своим буржуазным происхождением, лагерным сроком, наличием родственников за границей. И внуков не посвящала в перипетии долгой жизни. Но ведь наступила гласность, перестройка. Слава Богу, все смуты в далёком прошлом, слава Богу, жизнь вошла в берега.
Она ещё не знала, что скорби её не кончились, судьба, подарившая светлое детство, не наделит спокойной старостью. Земная жизнь не будет заключена в красивые рамки: с одной стороны счастливое детство, а с другой – спокойная старость.
– Рассказать, конечно, есть о чём, – скажет за юбилейным столом, – да кому это надо?
– Нам! – дружно ответили дети-внуки.
– Хорошо, –
