меня укусить. – Лежи смирно, кусака! – отрезаю и, когда она приподнимается и впивается алмазами глаз в мое лицо, легко надавливаю на здоровое плечо и заставляю лечь. Девушка шипит от боли и щедро сыплет проклятиями. Таких даже я не знаю!
Фурия изворачивается и рычит, как разъяренная кошка. Пытается отползти от меня подальше, упирается спиной к деревянный ящик и с трудом подтягивает колени к груди. Смотрит затравленно, впервые в глазах мелькает тень страха и осознания, что угодила в руки врага. Могу даже догадаться, какие мысли крутятся в этой буйной головушке. Встаю на ноги, в полный рост, благо потолок позволяет. Нависаю над девчонкой, как скала. Ей некуда бежать.
– Ты у-убил, – запинается и дрожит, точно осиновый лист, – у-убил папу…
Синеву глаза заволакивает мутная пелена, и девчонка воет, уткнувшись носом в колени. Только слез мне тут не хватает!
– П-пап-а-а!
Молчу. Даю выплакаться. Совершенно не свойственная мне ерунда, но что-то подсказывает, что стоит только надавить, и фурия закроется. Уйдет в себя так глубоко, что не достать будет. Есть в ней какая-то упрямая решимость. Такая скорее глотку себе перережет, но не сдастся.
Сорвав покрывало с сундука с инструментами, бросаю комком в невольницу, разворачиваюсь и иду к лестнице. Пусть повоет немного. И поголодает заодно. Притихнет через день-два. Будет, как шелковая.
Раз уж старик ее теперь кормит рыб, то придется исхитриться и придумать новый план.
Что ни говори, а девка удачно мне под руку подвернулась.
Будь я верующим человеком, то подумал бы, что это судьба.
Ополаскиваюсь в душе. Магические камни стучат друг об друга над головой и, ворочаясь в стеклянной колбе, как скарабеи, нагревают воду в трубе. Мецки – редкая штука на нашей земле, а в море тем более – дорогая, но я могу себе это позволить. А еще у меня есть люнны – летающие светильники. Настоящее новшество для богачей. Один люнн заправляется пятью мецками, и света хватает на пару недель. Включается и выключается щелчком пальцев.
Пока обсыхаю, расхаживаю по каюте в одном халате. Жрать хочу, под ложечкой сосет, но кок еще возится. Слышу, как галдят через круглое окошко его помощники, и шипит котел с пшеничной кашей.
После бойни все мужики голодные, как волки, а я им обещал крепкого эдегильского эля и запеченную пятнистую свинью.
Терпеть голод не сложно, но вот жмет в груди что-то другое. Новое и непривычное. Мысль то и дело возвращается к девке с молочной кожей, алыми сосочками и запахом забытых цветов. Может, зря я ее в трюме бросил? Раненную и испуганную. Бессовестная фурия все мысли перепутала!
А если она не знает тайну отца? Что тогда делать?
Закрываю лицо ладонями, от них ландышами пахнет. Вот! Вспомнил! Ландыши. Рыжая зараза… До порта пять дней, две недели до Восточных гор, а до тридцатилетия сына чуть больше. У меня нет лишнего времени на всякие нежности.
– Брон! – залетает в каюту штурман. Бесцеремонность
