Физически нам приходилось разделять время, поэтому мы составили строгое расписание и всегда его придерживались, даже если было неудобно. Но, прошу, не пытайся его угадать. Наше существование было бесшовно. Все, что мы говорили и делали – общее решение, даже если присутствовал лишь один.
– Я… ничего не понимаю.
– Знаю. Но для нас такая жизнь была абсолютно естественна, – он опустился в кресло напротив, глядя в окно. – Куда бы мы ни отправлялись, что бы ни видели и ни делали по отдельности – все было частью единого целого. Мы всегда учитывали мнение другого, когда принимали решения – и сообщали друг другу обо всем. До того, как у нас проявилась телепатия, мы сидели допоздна и в деталях пересказывали прошедший день. А когда научились объединять разум, то начали обмениваться воспоминаниями полностью, ничего не скрывая. Поэтому, когда ты была с ним – все было точно так же, как со мной.
– Но зачем? – не смогла не спросить Софи. – Зачем всем лгать и так жить?
– Потому что мы могли либо разделить жизнь, либо встретиться с презрением к близнецам. А в годы нашей молодости ограничения были еще строже нынешних. Мы бы не смогли посещать Фоксфайр, не стали бы аристократами – и это только начало. Но независимо от этого, решение принимали не мы. Когда неожиданно появился я – две минуты и двенадцать секунд спустя после моего брата – родителям пришлось выбирать. И они выбрали.
– Они не знали, что у них будут близнецы? – спросила Софи. В это было сложно поверить. Даже люди могли узнать заранее.
– Они утверждали, что нет – и не забывай, это было очень давно. Раньше не делали столько тестов. Хотя я считаю, что родители догадывались. Мне кажется весьма подозрительным то, что мама решила рожать самостоятельно, а не в родильном доме. Отец был врачом, и он убедил всех, что беременность матери проходила так гладко, что было бессмысленно покидать комфорт родного дома. Но благодаря этому они с легкостью смогли фальсифицировать документы и стереть все следы моего существования.
Он приподнял пухлые складки на шее, демонстрируя регистрационный медальон на натянутой серебряной цепочке.
– Говоря формально, записи, передаваемые этим кристаллом, не мои, и никогда моими не были. Но это единственная известная мне жизнь. Мать говорила, что, если бы мы не были похожи, то она бы просто спрятала меня и инсценировала вторую беременность. Но мы были близнецами. Меня не могли зарегистрировать: по ДНК все стало бы ясно. Поэтому отец придумал куда более сложное решение. Он дал нам единое имя. Единую дату зарождения. Единую зарегистрированную ДНК. И с этого момента нас растили так, будто мы – две половины одного целого. В одно время дом мог покидать лишь один из нас. И нам нельзя было говорить о существовании другого – никому.
– Какой кошмар, – пробормотала Софи.
– Возможно. Но мы знали лишь такую жизнь, поэтому не сопротивлялись. Лишь больше десяти лет спустя мы осознали, что остальные не делят ни с кем свою жизнь. Мы всегда думали, что у всех есть спрятанный дома близнец.
– И вы не разозлились, когда поняли, что вам врали? – спросила Софи.
– Разозлились,
