я сознавал, что он нас выслеживал, и его ни перед чем не останавливавшееся упорство бесило меня.
Приближался конец траура, и мне пришлось однажды опять сопровождать отца на охоту; он был мрачнее и молчаливее обычного, явно выбирал наиболее уединенные дороги и самые крутые, опасные тропинки.
Я молча следовал за ним, как вдруг заметил стоявшую на обрыве дикую козу. Я указал на нее отцу, а сам, подойдя к краю тропинки, натянул лук, но в ту же минуту получил сильный удар в спину, зашатался, потерял равновесие и полетел вниз, затем уже ничего не помнил…
Очнувшись, я увидел, что лежу в расщелине, окруженной скалами; земля вокруг была покрыта густым мхом, что, вероятно, и ослабило силу удара при падении. Тем не менее, я разорвал одежду о камни, тело было покрыто синяками и царапинами, а в спине ощущалась страшная боль.
Трудно описать мое душевное состояние при сознании, что родной отец хотел убить меня! В ту минуту я подумал, что он хлопотал о короне для Суами, и в душе зародилась ненависть к обоим. Однако я не умер, и чувство самосохранения вынудило меня искать спасения. Прежде всего я убедился, что кинжал остался в ране, и не хотел вынимать его, чтобы не истощить свои силы еще большей потерей крови. Ползая вокруг небольшой площадки, на которой лежал, я открыл тропинку, зигзагами поднимавшуюся на вершину. Не пытаюсь и описать, с какими усилиями и мучениями взбирался я по ней; минутами я ослабевал, потом карабкался снова. Наконец я добрался до другой, более просторной площадки и с великой радостью увидел журчавший родник, вытекавший из скалы. Меня мучила жажда, и я с наслаждением напился хрустальной, холодной воды, но силы мои истощались, и я потерял сознание.
Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в обширной пещере, слабо освещенной приделанным к стене факелом. Лежал я на постели из мха и листьев, прикрытых шерстяной тканью; какой-то старец, стоя около меня на коленях, растирал мои виски и лоб живительной ароматической эссенцией. Я чувствовал себя относительно лучше. Рана моя была перевязана, и я не так страдал; но все тело горело, а голова словно готова была расколоться. Только впоследствии узнал я, что жизнь моя несколько недель висела на волоске. Когда опасность наконец миновала, слабость была так велика и силы настолько истощены, что я не мог шевельнуть пальцем, и выздоровление шло очень медленно.
Добрый старик, по имени Павака, продолжал ухаживать за мною, как нежный и любящий отец. Часто и подолгу рассматривал я его, дивясь, что несмотря на белоснежную голову и бороду, на его бронзовом лице не было морщин, а глаза горели, как у юноши.
Разумеется, меня более всего заботила моя собственная судьба. Я представил себе, какой переполох вызовет мое появление, так как меня считали, конечно, погибшим. Намерением моим было отправиться в ближайший от столицы город, собрать жителей и рассказать всю правду. Я был уверен, что народ восстанет на мой призыв свергнуть отца и осудить его. Но, помимо жажды мщения, меня пожирало и желание
