style="font-size:15px;"> Она улыбается и продолжает болтать, поражая меня своей непосредственностью и какой-то детской чистотой, неиспорченностью. Как будто мир, с его грязью, болью и подлостью прошёл мимо, не задев даже края её платья. Её звонкий, но не раздражающий, а приятный слуху, голос, продолжает заполнять пространство.
– Телефон, правда, был сильно намочен, лежал в ручье, мы не стали включать. А документы более-менее целые. Вещи твои я постирала. А, вот ещё, наверное, надо кому-то позвонить, сообщить, что ты у нас и всё в порядке. Ну, там, маме, жене, ты же помнишь номер?
– Жены нет, мамы нет. Иванычу, егерю только. Наверное, уже МЧС поднял.
Диктую номер, она пишет его тут же, на рисунке.
– Можно… посмотреть?
– Конечно. Только я не художник. Взрослых редко рисую, не получается. Вернее, я вижу их не так, и рисую, как вижу, никому не нравится. Я вижу их детьми. Так и рисую. Зато малышам в детском доме всегда нравилось, когда я их рисовала.
С удивлением рассматриваю свой портрет. Не знаю, как это назвать – талант, дар, я бы сказал, что её Боженька поцеловал. Вроде и моё лицо, и в то же время действительно вижу лицо какого то отчаявшегося ребёнка-волчонка. Таким я был когда-то и думал, что зарыл это в себе, глубоко и навсегда, а она это видит.
– Ты видишь меня таким? – с трудом хриплю я.
– Ну, – пожимает плечами, – я вижу твоего ребёнка, что всегда живёт в тебе. Он потерянный и очень одинокий. Таких детей я рисовала в детском доме. Там тоже все потерянные и одинокие.
Тяжело вздохнув, закрываю глаза. Это закрытая страница, и мне совсем не хочется об этом говорить. Ни с кем.
– Лёш, ты поспи, я тоже пойду. Я знала, что ты должен был прийти в себя, поэтому сидела, ждала. Кризис прошёл. Давай только горло тебе набрызгаю, пока без сознания был, никак было. Давай, сначала посмотрю. Болит ведь?
Подтверждая, молча прикрываю веки. Деловито хмурит брови, подходит ко мне с ложкой.
– Скажи «А-а»
Послушно открываю рот, внутренне улыбаясь. Интересно, сколько этой деловой пигалице лет. 20? От силы, 23.
– Да, горло красное ужасно. Сейчас набрызгаю, завтра будет уже легче. И леденцы вот положу. Ещё вот морс, пей обязательно. А кушать уже утром принесу, хорошо?
– Ты врач?
– Училась на фельдшера, потом медсестрой работала немного в детском доме.
– Почему в больницу меня не отправила? Возишься тут со мной…
– Лёша, ты в больнице-то лежал хоть раз? Я-то лежала и знаю, какое там отношение и насколько всем плевать. Руки твои бы там не спасли. Да и вообще могли бы загубить. Пока бы довезли, пока оформили, а там пересменок, да выходные, лежи, пока врач решит, что с тобой делать. Тут на минуты счёт шёл, руки ты так поморозил, я боялась, что гангрена может начаться. Но всё обошлось, спасли.
Слушаю её, смотрю, и не могу отделаться от чувства, что происходит что-то нереальное. И она вся
