Наблюдал – было его слово, я бы сказал просто: виделись.
Мы познакомились в апреле. В нашем доме, в Одинцово, на неделю отключили отопление и водоснабжение. Приехало телевидение. Замерзшие немытые жильцы высыпали на улицу. Оператор заснял и меня. Я минут пять ругал правительство, рассказывал про непомерные траты на баню, а в конце все же выразил надежду, что все будет хорошо. В новости, конечно, допустили только эту часть интервью. На следующий день меня по телефону разыскал один из бесчисленных помощников Ставнина и попросил о встрече. Он сказал, что господин Ставнин уже доверяет мне, ведь меня показали в новостях. Мы условились встретиться в выходные, в Москве. Помощник спрашивал меня о работе, о принципах, которыми я руководствуюсь в воспитании учеников. А в понедельник позвонил снова и сообщил, что я подхожу.
Я ничего не понимал, ведь, напомню, я был учитель. Я мог кинуть мяч, объявить игру, но разобраться в такой ситуации – позвольте. В этом я честно признался Ставнину, когда мы впервые встретились. Он ответил, что Бог мне судья, и добавил, что Бог – милосерден. Этой фразы я тоже не раскусил. Месяц мы ходили по кафе, где он платил. Всего раз шесть. И говорили все время обо мне.
Не могу я хорошо описывать людей, поэтому про Ставнина сказал бы, что это был человек важный, лет шестидесяти, лысый и с бородой. Вот, я думаю, и финиш. Ну еще полный, невысокий. Часто звонил у него телефон, он что-то записывал, коротко отвечал. Несколько дел совершались в его голове за один раз, поэтому иногда он забывал, кому и что говорит. Наш разговор у него дома поначалу пошел совсем не в ту сторону, и он не сразу распознал ошибку.
Я приехал днем в субботу. Он жил в огромной квартире, почти в центре.
– Купил весь этаж, ― объяснил он. ― Пришлось нажать кое-на-кого. Не хотели продавать.
Мы сели в столовой. Ставнин был в лиловом кожаном кресле и бордовом халате, на толстых пальцах ― толстые перстни. Он предложил закусить немного. Я не ел так никогда. Тут было и вино, и хлеб. Много красивых закусок. Ставнин лично налил мне вина, поднес тарелку с закусками. Я выпил бокал залпом и съел что-то пестрое.
– Теперь основное блюдо, ― сказал он.
То была рыба. После рыбы он промокнул губы салфеткой и позвонил в колокольчик. Пришла молодая девушка.
– Грета, сыр, – сказал он. Через минуту Грета вернулась с деревянной доской.
– А-а, зачем? ― спросил я.
– Так принято. Спустя какое-то время после основного блюда съесть немного сыра. Читали “Парижский кулинар” за 1926 год?
– Нет.
– Там подробно об этом. Когда-то у нас все это было, – погрустнел он. – И раньше, чем у французов.
– У французов сейчас беспорядки, – обрадовался я, как люди редко радуются беспорядкам.
– Да, да. Сырные бунты.
– Вроде, что-то с бензином?
– А что они возят на бензине?
– Сыр?
– Сыр.
Я посмотрел на доску.
– А это что такое? Вот, с лепесточками.
– Это швейцарский, – ответил он. От сыра пахло, как из мужской раздевалки после двойного лыжного урока.
– Не решусь, – засмеялся я.
После шел ликер, потом ― кофе с мороженым и, наконец, он предложил мне пересесть в курительную комнату, которая одновременно была и бильярдной. Я сильно наелся. За исключением лепестков сыра, все было идеально. Я и не думал, что можно есть вот так: с удовольствием. У меня промелькнула мысль, что окажись Ставнин гомосексуалистом, я бы сейчас постеснялся отказать.
Мы сидели друг напротив друга и курили.
– Что вы думаете обо мне? – вдруг спросил Ставнин. – Мы же уже месяц знакомы.
– Я не очень понимаю, зачем я вам.
– Я объясню. Видите ли… Я многого добился в жизни. Я психолог, продюсер, предприниматель, директор, имею клинику. Защитил докторскую диссертацию. Она называлась “Божественное в мужчине”. Это была лучшая диссертация у нас на кафедре. По крайней мере, так писали в 89-ом, в нашей стенгазете. Так вот, мне нужны верные помощники. Я не могу всем вертеть сам. Да, я в центре круга, но без людей не обойтись. Поверьте, это не ради денег. Это, скорее, про эмоции, про имманентное.
Я выпустил сигаретный дым: иди, дым. Ставнин поднес мне серебряную пепельницу.
– Так что вы думаете? ― снова спросил он.
– Вы хотите, чтобы я превратился в вашего помощника?
Он пристально посмотрел на меня.
– Хочу. И даже не в помощника, а в проводника идей.
– А что я должен делать?
Тут
