и лохматой шапке, из-под которой среди буйно разросшейся поросли бровей и бороды ярко выглядывали два лукавых синих глаза.
– Мир вашему дому, – скромно поклонился старичок. – А я – Никитич.
***
Древний «Москвич-407» лихо скакал по заледеневшим колдобинам ночных питерских улиц, пугая своим взревыванием одиноких, иссекаемых морозной крошкой проституток на стылых перекрестках.
– Мент – он тоже человек, какой ни есть, – поучительно вещал Никитич, крутя отчаянно сопротивляющийся и скрипящий руль. – В менты идут от горькой жизни, если нигде люди приспособиться не могут. Они – граждане душевно ушибленные, их жалеть надо, а ты, – он сверкнул синим взглядом на Антона, – на них с кулаками!
– Это я-то?! – взвился Антон и стукнулся многострадальной макушкой о низкий потолок агрегата. – Так он же на меня – с дубиной!..
– Так ведь не стрельнул, – философски сказал Никитич. – А мог. Он на войне бывал. Почетную железяку имеет, орден называется. И мозги у него больные.
– Это кто? – с глубочайшим интересом спросил Леха, внимательно слушавший диалог. – Капитан или сержант?
– Оба они не вразумленные, – туманно ответствовал Никитич. – Сказано – ушибленные… Да еще серые… Чего еще тут?
Старик явно не собирался раскрывать свои глубокие взаимоотношения с силами правопорядка, и парни замолчали, пытаясь осмыслить происшедшее.
Появлению Никитича в скромной дежурной комнатке недалеко от Московского вокзала мог бы позавидовать любой постановщик президентских выходов в народ. Все четверо участников намечавшейся неравной баталии обратились в немую сцену «Прокурор дружески посещает сходняк». Колоритнее всего выглядела пара «сержант – Леха»; последний открыто намеревался впиться зубами в филейную часть первого, уклоняясь от нависшего над ним жезла закона. Трудно сказать, из какого боевого арсенала Леха подцепил этот прием, но его завершающая фаза, надо полагать, была бы весьма эффективной.
Обозрев эту замершую картинку, Никитич благостно молвил: «Отомри» и махнул ручкой Антону и Лехе. Это было его ошибкой, поскольку Леха, выйдя из оцепенения, все же сладострастно вонзил свои зубы в сержантов окорок, после чего смачно плюнул и нехорошо отозвался о матушке и всех иных предках своего оппонента. Тот, впрочем, никак не отреагировал, оставаясь в позе статуи «Родина-мать зовет» с гордо воздетой в воздух дубинкой.
Антон же, разом забыв о противниках, уставился на удивительного старичка.
– Варежку закрой, – ворчливо заметил тот ему и поворотился к Лехе. – Ну ты, настырный! Вампир в кошелке! Отстань от служивого и выходь. Рухлядь прихвати, – под рухлядью Никитич подразумевал заботливо разворошенную сержантом Лехину сумку-бурдюк.
Последнее, что заметил Антон, бросив прощальный взгляд на полицейскую парочку, было то, как висел в воздухе капитан, пытаясь привстать. Никак он не мог так просто висеть – даже с отклянченной челюстью и такой зверской
