ла греческая – из добычи похода по Вифинии. В числе прочего ее привезли в Киев в начале той зимы, когда мать Малуши, Предславу, выдали замуж. Поэтому на чашу Малуша смотрела, как на свидетельницу создания мира. Цветом та напоминала глаза княгини – и смарагды в ее старом ожерелье, которое та надевала каждый день. Служанки, что ездили с Эльгой в Царьград два года назад, рассказывали, что вода в Босфоре такого же цвета – прозрачного, тускло-зеленоватого, немного дымчатого. Особенно зимой.
Чаша была невелика, размером с кулак Святослава. Он опорожнял ее почти одним духом, и тогда Малуша неслышно подходила, снова наливала вина, разведенного медовой водой, и отступала. Ей княгиня доверила ключи от погребцов, где хранились разные заморские редкости для княжеского стола: вино, сушеный греческий овощ, пряности, копченые окорока, осетровая икра. Малуша сама мыла дорогие кувшины – глиняные расписные или серебряные, с чеканкой, – и хорошо умела разводить вино сладкой водой.
– Я сам должен решить, с кем Етон будет в родстве, – продолжал князь, – и мне ведь нужен от него заложник! Тот, кто ему наследует. А сейчас у него никого нет – делай, что хочешь! Этот черт такой скользкий, что никем, кроме родного чада, дорожить не станет. Он ведь из могилы, жма, выполз ради того, чтобы бездетным не сдохнуть!
С безучастным лицом Малуша смотрела в угол мимо госпожи – так, чтобы заметить малейший знак, поданный ей, но по лицу ее можно было подумать, что мысленно она пересчитывает бочонки солений в погребе. Беляница, старшая ключница, научила ее так держаться – ты на месте, если понадобишься, а пока не нужна, тебя как бы и нет. Тонкие пальцы пятнадцатилетней служанки неслышно перебирали несколько железных ключей на поясе. Малуше не следовало вслушиваться в этот разговор. Но она слушала, как будто он еще мог иметь до нее какое-то касательство.
Речь шла о плеснецком князе Етоне – человеке, женой которого Малуша одно время надеялась стать. Это она могла бы родить ему чадо, которое с первых дней жизни отдадут в заложники киевским владыкам. Род ее позволял рассчитывать на княжеский брак. Но глупые эти надежды продержались всего несколько дней – а потом ее девичий поясок украсили три звонкие игрушки, знак подневольного положения. Она стала рабыней уже окончательно. А ведь она не сирота, не холопка безродная, увезенная за тридевять земель от своих краев и проданная на торгу. Ее дед – внук самого Олега Вещего, бывший киевский князь, ныне посадник в деревском городе Вручем. Ее отец – бывший деревский князь, а мать, рожденная киевской княжной, была его законной женой и княгиней. Но только все это в прошлом. Родичи Малуши – вольные и знатные люди, но она сама и брат ее Добрыня – рабы княгини Эльги. Воля Эльги оказалась сильнее, чем судьба внучки пяти княжеских родов. Когда десять лет назад сгорел Искоростень, Малуше было всего пять лет. В тот хмурый зимний день она утратила все, даже свое родовое имя – Мальфрид, и стала просто Малушей. И когда Эльга произвела ее в ключницы, ей это полагалось посчитать высокой честью и милостью.
– У меня есть для Етона невеста, – сказала Эльга.
И Святослав, и Малуша воззрились на нее с равным любопытством, почти с изумлением – только сын почти в упор, а юная ключница – через пол-избы.
– Это кто же такой смелый? – недоверчиво усмехнулся Святослав.
В Киеве знали, что чудесный выход ожившего Етона из могилы – чистая правда. Сам Святослав мог это засвидетельствовать. Он нанес дряхлому Етону рану, от которой тот через несколько ударов сердца скончался у него на глазах. И он же сам три дня спустя наблюдал, как из свежей могилы старика выбирается парень неполных двадцати лет, рослый, отдаленно похожий на покойника – как могут быть схожи два человека с разницей в возрасте более шестидесяти лет. Что Святослав думал об этом – иное дело, но он мог подтвердить, что все так и было. К большому своему неудовольствию.
Однако слава ожившего мертвеца сослужила омоложенному Етону дурную службу. Теперь он, если повезет, мог прожить еще лет сорок-пятьдесят, только вот замуж за покойника никто идти не хотел. Невеста требовалась не абы какая – достаточно знатная, чтобы брак с ней не уронил достоинства князя, но из такого рода, чтобы союз с ней Етона не принес Киеву вреда. Отдавать за него хоть кого-то из своей родни, пусть даже дальней, Святослав отказался наотрез: после воскрешения Етон внушал ему даже большую неприязнь, чем до смерти, почти отвращение. Менее знатные русские роды тоже не спешили предлагать своих девиц. Все понимали, что мир между Киевом и Плеснеском не прочнее паутинки и вскоре такое родство может оказаться крайне неудобным. А Етон не отставал – при каждом удобном случае напоминал Святославу и матери его Эльге про обещание найти ему жену взамен отнятой.
– Я деву одну нашла, – заговорила княгиня – неспешно, словно дразня любопытство слушателей. – В самый раз ему в версту[1] – и наша, и не совсем, и знатная, и не слишком…
– Да что ж это за чудо? – нетерпеливо спросил князь. – Баба с дедом из снега слепили?
– Помнишь Перемила из Веленежа? У него
В версту – ровня, пара. (
