м, с-э-э-эр, – протянул я, – хорошо Вам живется там… в зеркале?
– Да просто отлично! – с достоинством и без всякого смущения, совершенно ровным тоном, отвечал он.
– Даже отлично?! – мне, признаюсь, всё же было обидно.
– В том то и дело, что отлично, – продолжал он, – впрочем, это и неудивительно.
– Неудивительно?! Вам может быть и неудивительно, а мне очень даже удивительно!
– Вы этого не поймете – снова равнодушно произнес он.
– Я? Вот новость! Не понять свое отражение! – я начинал уже терять терпение от его дерзости и наглости.
– Счастье понимания, это всегда исключение, – высокопарно, нестерпимо мудрым тоном произнес он, подняв указующий палец кверху – и очень редко, правило. Как и в вашем случае, между прочим, – веско добавил он.
– Но Ваш ответ – просто хамский! – меня задело: как так, какое-то жалкое отражение меня самого, – мучающегося от одиночества, – и таким равнодушным тоном, с надменной высокопарностью, учит меня банальным, всем известным вещам!
– Ничуть. Но далеко не все могут понять это, и вы, к сожалению, в том числе – даже как будто грустно сказал он.
– Я – и не могу понять своего отражения! – это было уже унизительно. Да, я допускал мысль, и неоднократно, что могу не понимать самого себя, не понимаю, но… отражение! Это нестерпимо.
– На что вы намекаете? – спросил я, – что я глуп?
– Ни на что я не намекаю. Я говорю вполне искренне.
– Искренне… Он говорит искренне! Да есть ли Вы вообще! – воскликнул я, ткнув пальцем в зеркало. Посмотрите лучше на себя!
– Вот именно. Надо поменьше думать о себе. И не тыкайте в меня так сильно – мне все-таки больно!
– Вам больно?!
– Да.
– Так знайте, – я могу сказать Вам, в чем Ваша проблема. Ваша проблема в том, что Вам просто надо не пытаться никому навязывать свое мнение! А Вы доказываете еще при этом и свою правоту.
– Необоснованные выводы?
– Необоснованные? Не смешите меня, пожалуйста. Вас послушать, – так Вы один всё знаете. А знаете ли Вы, – не хочу Вас расстраивать, – что Вы вообще не существуете?
– О, да! Вы бы со мной не разговаривали тогда. И, кстати, да, – я знаю почти все. В том числе также и то, что вы очень глупы. Очень! На редкость глупы! Непростительно глупы. Поэтому и не можете простить себе своей глупости.
– Да что на Вас силы тратить! Стоит только мне отойти от зеркала – как Вы исчезнете.
– Это вы исчезнете.
– Но ведь Вы – отражение мое.
– Ну и что. А вы зато – только тот, кого я отражаю.
– Только? Вы же вовсе – бесплотны.
– Но ведь вы меня видите.
– Я вижу себя.
– Тогда зачем вам вообще стоять тут? Тогда зачем для разговора с самим собой вы подходите на меня поглазеть? Да еще с открытым ртом, с таким глупым видом?
– Просто я разговорился с самим собой, – и совсем уже, значит, запутался… – сказал я сам себе…
Но голос из зеркала продолжал, не унимался:
– Это даже оскорбительно. Считать, что вы говорите не со мной, а с самим с собой, стоя при этом, и глазея во всю мне в глаза… Пялясь на меня, как черт, пойманный на удочку.
– Какие оскорбительные фразы! Я смотрю на себя. Вы, в свою очередь, по непонятной мне причине, считаете, – что Вы существуете, – ответил я уже утомленным голосом.
– Ну, это уже вообще, извините, наглость. «Вы считаете, что Вы существуете» – как будто это непозволительная роскошь!
– Но, приятель, – сказал я примирительно, – я ведь вовсе не собираюсь Вас переубеждать! Вы отнимаете у меня слишком много времени, – а я спешу. Неужели, Вы думаете, я буду спорить еще со своим отражением? Слишком много для Вас чести! До свидания.
– О Господь! Да идите своим путём. Не я начал этот разговор. До свидания.
Незнакомка
Она сидела напротив, а её глаза – пристально смотрели на меня, и медленно вытягивали из меня душу, – подобно тому, как чёрная дыра превращает в полосу жидкости и втягивает в себя – как будто нет ни основы, ни твёрдости больше в мире этом – дотоле твёрдый шар звезды. И был я бессилен против её глаз. Да и говоря откровенно – не столько душу вытягивала она, сколько остатки души моей – то немногое, что осталось от неё, – ибо поистине, от души моей осталось совсем немного: давно я не любил никого, и давно я не испытывал никаких чувств, и сама надежда стала казаться мне тягостной и удручающей.
