м в том, что за окном люди словно пчелы, суетились, проезжали машины; некоторые издавали глухие сигналы. А в пивнушке напротив, люди словно оградившееся от всей суматохи придавались запойным чувствам, обговаривали насущные дела, смеялись. В общем гам был невероятен. Мысли никак не собирались в его голове, он пытался думать, но тщетно. Он и пришел сюда чтобы найти новые обьекты созерцания. Но все было не то. Словно мысль забарикадировалась где-то в глубинах сознания, и никакими уловками ее никак нельзя было высвободить.
Он был худо одет, невысокого роста, с торчащим вихрем на темных с проседью волосах. В сером костюме было что-то от бедности, но между тем он настолько хорошо сидел, что можно было нечаянно подумать что человек этот с высшего дипломатического общества. Впрочем, он никоем образом к ним не надлежал. Это был человек мыслей, человек воспитанный искусством, а не математической точностью, или занудной юриспруденцией. Во взгляде, уставшем (замечу) от мыслей, от тщедушных идей, было много скорби.
Допивая уже вторую банку пива, он было хотел уже уходить (даже взял в руки шляпу), как вдруг сквозь забрызганное и пожелтевшее от мух окно- увидел человека, подпиравшего столб, и смотревшего не отводя взгляда в пивную. «Опять» подумал он, и дрожь пробежала по всему телу. Он вспомнил как человек той же внешности, смотрел на его собственное окно, а позже так внезапно и исчез. Не то чтобы был трусом, просто в тридцатые годы двадцатого века, человек написавший картину, в коей зловеще отображалась действительность революции с настороженностью и страхом глядит на неизвестных следящим за ним человеком. Недавние происшествия заставляли с осторожностью смотреть на такие вещи. Он вспомнил, когда таким же точно образом смотрел из окна своей квартиры, и как с подьехавшей Волги вышло трое полицейских, и вошли в его подьезд, и спустя минут пять вывели соседа, посадили в Волгу, и после чего уже месяц ни слуху о пропаже того.
Но мужчина на улице долго не ждал, выбросив папиросу- он направился прямиком в пивную. Наш герой заметил только его тщеславную улыбку, когда входя тот еще раз посмотрел, но на этот раз прямо в глаза. Мужчина в сером пальто, в серой шляпе, с тростью в руке, и седой бородой почти до груди, стал навпротивь нашего героя, улыбаясь, словно плюя ему прямо в лицо. З полминуты они молчали, пока неизвестный не поприветствовал снимая шляпу, продрогшего уже от неизвестности художника.
– Маслов? Сергей Александрович? – проронил он, и вновь улыбка подняла бороду, сверкая белыми зубами тот смотрел в глаза удрученного пыткой неизвестности Маслова.
– Да.
– Как дела? Работаете над чем-то? Осмелюсь предложить, что это будет нечто такое вольное, сродни вашей недавней работе… как там ее? А-а, не понимаете? – и он провел рукой по густой бороде – Та что про революцию. И как вы смело выставили царя. Просто гений. Но не боитесь ли правосудия за такую мысль прямую?
Маслов вздрогнул, отставил банку пива, и нагнулся поближе, прямиком смотря в глаза собеседника изверга. На секунду ему показался даже очень знакомым взгляд. Тот лишь отпрянул от такого свердлящего взгляда. Он снял шляпу, расстегнул пальто, и сбросил накладную бороду, парик. И сразу иной вовсе человек явился на публику, молодой, еще нетронутый испытанием судьбы, еще коварная старость не обличила на лице его морщин. Сергей Александрович гневно отпрянул, зубы его заскрежетали, и со всей силы грюкнул кулаком по столу.
– Ты? Негодяй! – вопил он, надрывая глотку, и разом в душе как будто отлегло, особенно страх быть вывезенным людьми с черной Волги.
– Та все? Досталь. Мировую? А? Маслов.
– и нестыдно тебе? Пугать?
– Я так и предчувствовал дорогой, так и знал – хохоча едким смехом цедил он сквозь вырывающийся смех слова.
Отходя от диалога, позволю себе маленькое отступление, и бегло опишу шута, сыгравшего с Масловым такой маскарад. Звали его Дмитрий. Но все во круге кратко называли Митька. Из себя он ни чего важного не представлял. Так себе, двуликий человек, сносный писатель, большой цэнитель женских фигур. Именно фигур, но никак не душ. Он любил страстно упиваться в женские прелести, порой даже забыв спросить имя той которой так лестно цитировал слова классиков. Он говорил: что женщины, любят лесть, и забываются если изрядно напоить. Митьку особо никто не почитал. Даже мальчишки иногда могли позволить себе надругаться над ним. Из-за его формы головы, мальчишки придумали однажды: «Митька- голова как титька». Это надругательство над бедным писакой, так разошлось что и взрослые начали посмеиваться, завидев его идущего по улице. Он знал Маслова по той лишь причине, что лет пять тому сам пришел к художнику просить уроки рисования (уж настолько верил в свои таланты). Впрочем, Маслов не отказал. Но через года три разуверившись в его душе, его таланте, начал обьяснять что для художника нужно видение сквозь позировавших женщин, или видение не просто улиц и людей. Он настолько видел бездушие его таланта, что просто благим матом начал изьяснять того никчемность. На что Митька положил зуб. И начал говорить мерзости о художнике, при этом выдумывая ложь
