style="font-size:15px;"> – Мария Сергеевна, рецепт, лекарство, чек и Боня, – передаю конец поводка и опускаюсь на корточки перед бульдогом. – Больше не лопай всякую дрянь! Договорились?
Клянусь, этот засранец сейчас улыбается. Тюкается мордой мне в ладони и довольно хрюкает, вяляя задницей.
– Бенедикт! Мы ведь договорились? – я – сама строгость, но один черт чешу его за ухом и отстегиваю карабин. – Беги уже, блевун.
– Алисочка, спасибо тебе, – Мария Сергеевна чуть не плачет, когда бульдожка дефилирует к своему коврику и со вздохом страдальца устраивается на нем. – Мой бедненький. Все ведь хорошо прошло?
– Ну как сказать, – сомневаюсь, что у нее отсутствует обоняние, да и по моим джинсам догадаться не сложно, как оно все прошло. Вернее вышло.
– Алисочка, а можешь мне пару своих визиток оставить? У меня знакомые спрашивали, и я очень тебя советовала. – женщина быстро отсчитывает деньги с учётом моих затрат, – Ты девочка ответственная, и Бонечка тебя каждый раз ждёт, даже у окна кругами ходит – чувствует, что ты идешь.
– Конечно оставлю, – я кончиками пальцев достаю три картонки из кармашка рюкзака и убираю несколько купюр.
– Спасибо тебе большое. Мы с Бонечкой завтра хотели до дачи съездить, а послезавтра будем тебя ждать.
– Тогда до послезавтра, Мария Сергеевна, – прощаюсь с ней и грозно смотрю на бульдога, – Бенедикт! Мы договорились?
Он недовольно ворчит в ответ и виновато прячет морду. Все они прекрасно понимают, кто бы что не говорил.
2
От показательного расстрела меня спасает только то, что консультацию склеили для всех групп. И я в перерыве между парами просачиваюсь на заднюю парту, старательно изображая, что присутствовала тут с самого начала, а с рюкзаком выходила потому, что всегда так делаю. И голова сырая тоже только поэтому, а не из-за того, что буквально пятнадцать минут назад выскочила из душа.
– Блевун? – спрашивает Ксюха, опускаясь рядом и оценивая мой вид.
– Он самый., – киваю, раскрывая тетрадь. – Много писали?
– Да нет. Первую пару вообще никого не было, сидели, фигнёй страдали.
– Старец Фура опоздал? – удивлённо выдыхаю я.
И в этом удивлении нет ничего странного. Фурачев Венеамин Альбертович – сама пунктуальность. Бодрячковый дедок, с учётом того, что ему уже давно перевалило за семьдесят, с огромной лысиной и белой бородкой – за что и окрестили – ни за какие блага мира не отказывался прийти за полчаса до своих лекций и требовал стопроцентную явку, проверяя каждого по списку в начале и за пять минут до конца. Фиг обманешь и смоешься раньше. Принципиальный до жути, но весёлый. Половину лекции мог кошмарить и диктовать с такой скоростью, что пальцы немели, а потом начинал
