оде, а именно в Москве, лишённая созерцаний вечно движущихся картинок природы, чем отличалось моё детство. И что, живя и работая в метрополии Москве, я не могу ей дать этой радости. Сама-то я росла в сибирской глуши, и находила единение с природой необходимым для счастливого детства. Когда моей дочери было лет тринадцать-четырнадцать, я спросила её: «Ты, наверное, чувствуешь себя недостаточно счастливой оттого, что росла не в деревне, а в большом городе, и не знаешь, что это такое – играть в лесу?..» На что она отвечала: «Знаешь, мама, когда ты маленькая, то и кустики тебе кажутся лесом. Так что не волнуйся, моё детство было тоже счастливым». Это её определение запало в душу, и помня его, я стала создавать серию картинок (акварелью, маслом, цветными карандашами и пр.) под общим названием «Когда травы были большими». Объекты этих картинок – дети и другие маленькие создания: воробьи в зарослях традесканции, лягушонок на болотной кочке среди цветущего жёлтым касатика-ириса, собачки и кошки среди кустарников и трав…
А с другой стороны, если представить себе ребёнка, подростка ли, растущего большом городе, то возможно, и даже вероятно, ему будет жаль деревенского ребёнка, лишённого возможности видеть шедевры архитектуры и исторические памятники. Да, вполне вероятно. И потом, времена меняются, «идут вперёд», и многие современные дети, деревенские и городские, водят автомобили чуть ли не с пелёнок, а я увидела «живую» машину в сознательном возрасте и испугалась, приняв её за чудовище – не заслуживает ли жалости такой ребёнок?
Но были в нашем послевоенном деревенском детстве прекрасные вещи, ныне утраченные либо мутировавшие как следствие технического прогресса. Это такие формы отношений между людьми и детьми, когда можно было не сомневаться в поддержке и понимании друг друга, когда не страшны ни голод, ни лишения, ни невзгоды… Об этом я хотела сказать.
Пролог
Это растение везде видится, то есть водится: в Сибири, на Урале, в Подмосковье, Саранске, Нью-Йорке. Цветёт желтовато-белыми, в парках, культивированные – розовыми, жёлтыми, тёмно-красными цветочками, изысканными по форме, собранными в зонтик. Листочки – резные, оправдывают название, собрать и помять в ладони – пахнет ладаном. Идя мимо – там ли, тут ли – невольно задерживаю шаг.
…В детстве у меня был друг Слава. Мы всегда были вместе. Я у него многому училась и многому просто подражала. Например, Слава заикался – и я заикалась, считая это единственно приемлемым способом, языком общения. Слава любил хлебные горбушки – и я за столом из кусков хлеба выбирала горбушку. Помню, он сказал мне: «П-пойдём зд-дороваться с людьми!» И вот, мы пошли вдоль деревни, два маленьких существа, он шёл чуть впереди. Шёл и говорил встречным:
– Д-доброе утро! Зд-дравствуйте!
Не забыть, как светлели их лица – какой-то высоченный дядя, женщина с коромыслом, – когда они отвечали:
– Доброе, доброе! Здравствуйте!
…Ещё как-то, это было зимой, нас закрыли в его доме. Наши мамы работали в школе, девать же нас было вечно некуда. Итак, заперли в доме – предварительно, конечно, убрали подальше спички и ножи. За окном пошёл снег. Забросив однообразные домашние игры «в школу», «в магазин», «в больницу», мы стали мечтать вслух о том, как хорошо было бы выйти на улицу и побегать там по снегу и воздуху. Обследовали дом, сенцы – в сенцах нашли крошечное оконце, только что высунуть нос и… голову. Слава рассчитал: если туго повязаться вязаными шалями, а таковые нашлись, концами крест-накрест по диагонали на груди, потом подмышки, потом – завязать на спине, получается почти так же тепло, как в пальто, и тело проходит в отверстие. Валенки выброшены по одному на улицу, оденем там, тут в них не пролезаем. Шедшая мимо девочка по просьбе Славы ставит к стенке, под оконце санки – приземляться. Первой вылезаю я, ногами вперёд, он помогает, держит в сенцах за руки. Потом я помогаю ему, вытягивая за ноги из оконного отверстия. И вот, уже бежим по заснеженной улице, а люди за стёклами окон испуганно показывают на нас пальцами…
Наказания, честно говоря, не помню, помню лишь этот короткий миг свободы.
…Было лето. Я его не видела несколько дней. Потом моя мать сказала: «Пойдём, попрощаемся со Славой». Взяла меня за руку, и мы пошли. Мама сказала, что Слава уезжает, далеко-далеко. По пути попадались цветы тысячелистника, я их рвала – Славе в дорогу.
В его доме было много людей, толпа. Он лежал на лавке или на койке – не помню, – вытянувшись во весь рост, на спине, руки сложены на груди, держат свечку; глаза закрыты. В изголовье – букет из ягод земляники. Мне объяснили, или я тогда сама додумала: если он проголодается в своём долгом пути – поест земляники, подкрепится, и – дальше. Я положила рядом тысячелистник, на память, по приказу взрослых поцеловала его в лоб, жёлтый, холодный… Меня увели.
…Побывав на родине, сделала несколько фотографий. Показываю людям – смотрят с интересом… Цветы тысячелистника.
– А это,
