е девочки. А вот маленьким обездоленным мальчикам волей-неволей приходилось каждый день любоваться то пустой, то полной петлёй над шатким подгнивающим эшафотом.
В остальном у мужской части воспитанников приюта не было никаких жалоб. Они обитали в одном из самых добротных зданий на центральной площади города: крыша не протекала, а стены надёжно оберегали хиленьких детишек от сквозняков. Им приходилось ютиться всего по шесть человек в комнате (по одной комнатке за каждым из четырёх больших слюдяных окон верхнего этажа), и ели они каждый день.
Одному маленькому мальчику по имени Эмиль, всего пару дней назад ставшему обездоленным, очень повезло попасть именно в такие идиллические условия, а не в один из тех совершенно отвратительных приютов за городом, стены которых держались друг за друга лишь благодаря неустанным молитвам своих несчастных крошечных жильцов.
На облике и характере Эмиля ещё не успело отразиться его новое общественное положение, и потому он отличался от своих будущих товарищей изрядной аккуратностью, хорошими манерами, умело повязанным вокруг шеи бантом и наличием расчёски в нагрудном кармашке. Его изящное личико казалось добрым и внимательным. Если подобный ребёнок проявляет учтивость и послушание, то никому и в голову не придёт, что он таким образом лишь пытается скрыть недавно учинённую гадость.
Стук копыт темногривых лошадок, суетливо тащивших повозку, на которой Эмиль сидел, пытаясь сохранить достойный вид и осанку, рядом с большим усатым мужчиной в неряшливом пальто, затих у недавно подметённого крыльца приюта. Лошадки продолжили изредка переминаться с ноги на ногу, видимо, подыскивая для своих усталых коренастых ног наиболее удобное положение на беспорядочно и неровно вымощенном участке площади возле здания. Время от времени они резко мотали своими большими головами то вниз, то вверх и забавно пофыркивали, но ни разу не заржали. Большой усатый мужчина в неряшливом пальто всегда подгадывал так, чтобы привезти новобранца в приют в один из тех дней, когда никого не вешали. Мертвецы вызывали излишнюю нервозность как у лошадей, так и у детей.
Мужчина сполз с повозки – его кряхтение при этом забавным образом походило на фырканье лошадей – и зашагал к крыльцу, властным жестом – рукой на плече – увлекая за собой Эмиля. Пока они молча ждали кого-нибудь из работников добротного дома с большими слюдяными окнами, мужчина полуобнимал Эмиля. В этих объятиях не было ничего отеческого или сочувственного; усатый просто хотел сократить риск того, что ребёнок сбежит ещё прежде, чем ответственность за него будет полностью переложена на ломкие многострадальные плечи престарелых работниц приюта. Несомненная законопослушность, исходящая от маленькой фигурки Эмиля, разумеется, не ускользнула от внимания мужчины: мальчик не размахивал руками; не разговаривал ни чересчур громко, ни чересчур тихо; более того – ему сверхъестественным образом удалось сохранить свою одежду светлой и незамызганной после получасовой поездки в открытом экипаже по самым грязным и недоброжелательным закоулкам города. И, тем не менее, мужчина на всякий случай крепко держал обеими руками худенькие плечи аккуратного ребёнка. Ведь никогда же нельзя наверняка знать, чего следует ожидать от этих странных бессловесных сирот.
Эмиль смотрел вниз, на то место, где крепкая древесина двери переходила из своего естественного цвета в зеленовато-чёрный – цвет изношенности и старости. Тут он услышал мелодичный низкий скрип, не предварённый ни щёлканьем замков, ни лязганьем засовов, – каждая дверь скрипит по-своему, не правда ли? И у крупных входных дверей голос не такой пронзительный, как у тоненьких межкомнатных – и увидел прямо перед собой накрахмаленный древний фартук. Эмиль почувствовал на себе взгляд кого-то очень строгого, кого-то, чья работа, должно быть, заключается в том, чтобы целыми днями следить за кем-то непредсказуемым, и не знал точно, должен ли он поднять глаза. Ребёнок был перепоручен обладательнице сильного взгляда, а большой усатый мужчина в неряшливом пальто забрался обратно в повозку и навсегда ускакал из нашей истории.
Эмиль был препровождён в столовую, где его накормили за одним столом с несколькими десятками маленьких оборванцев. В обычных случаях новичков первым делом проверяли на вшей, симптомы заразных болезней и наличие тяжёлых телесных повреждений. Но сияние белоснежной рубашки Эмиля, мягкий подкупающий блеск его недавно вымытых волос и отсутствие земли под его ногтями производили на фоне обветшалого внутреннего убранства приюта столь неестественно невинное впечатление, что при первом же взгляде на этого ребёнка было ясно, что это не местным малюткам следует бояться, что он их испачкает и заразит, а наоборот.
Ужин был тем вечером довольно поздним мероприятием, что, впрочем, не являлось исключением: в стародавние времена в большинстве приютов детей кормили не по расписанию, а тогда, когда появлялась еда. Когда ни с чем не сравнимый шум, издаваемый полусотней детских языков, жадно вылизывающих деревянные тарелки, наконец уступил место тут и там раздававшимся блаженным вздохам и нестройной отрыжке, обладательница строгого взгляда уверенным дирижёрским жестом подняла детей с лавок.
