нца Сёму. Творец писал в том числе в стихотворной форме «танка» («короткая песня»).
А поскольку имеющегося на русском материала от Ямабэ Акахито на «всё-про всё» не хватило (не осилил он сию ношу, не потянул лямку!), то я присмотрел ещё одного его земляка, который и сам творил, и поэзию других собирал: Отомо Якамоти (тут переводчик единственный – А.Глускина).
Вдвоём ребята и осилили, и потянули.
Скажете, эклектика? Не думаю, ибо два сапога VIII века – пара.
…Соблюдая также правила хорошего тона, хотелось бы передать приветы и высказать признательность друзьям и непричастным за неоценимую помощь, оказанную в подготовке рукописи данной книги: Геродоту, Гераклиту, Гомеру, Павсанию, Апулею, Еврипиду, Овидию, Плутарху, Цицерону, Ливию Андронику, Ювеналу, Флавию Вописку Сиракузянину… Всех до последней точки перечислять не буду, отошлю к ранее опубликованным частям другой книги – о римском императоре Галерии, где все великие мира сего за персональные консультации отблагодарены.
Рим у его ног
«Пышной вишни цветы,
При расцвете которых
Я любил тебя, друг мой,
Прошедшей весной,
Верно, это тебя здесь приветствуют ныне!..»
Ямабэ Акахито
Солнце было совершенно красно, как чистая кровь. События падали, как камни, прыгали в глазах, то расширяясь, то скукоживаясь. Мужчина восточного вида зажмурился и потряс головой. Затем осторожно открыл глаза. Прыжки прекратились, а солнце стало огненно-жёлтым с белой короной.
Преторианцы, легионеры и просто зеваки, рассыпавшиеся по крепостным стенам города, смотрели, как из-за горизонта одна за другой сначала выныривали морды лошадей, а потом и восседающие в седлах фигуры то ли катафрактариев, то ли клибанариев. А затем снова всадники, всадники, всадники. И пешие, пешие, пешие. И повозки, повозки, повозки.
Окрестные пространства огласились лязгом, ржанием и прочим шумом передвигающегося войска.
*****
…В самом конце лета 244 года нашей эры Марк Юлий Филипп, ещё недавно носитель державного звания «префект претория», а ныне фактический владыка громадной раскинувшейся в Европе, Азии и Африке империи, въехал сначала в пределы Италийского полуострова, а затем и в Рим, столицу мира, приветствуемый экзальтированной толпой свободных, не совсем и совсем не таковых граждан:
– Да здравствует император! Ave Caesar! Ave Augustus!
Индивидуальное в стародавние времена прозвище-когномен «Caesar», уже даже к моменту рождения Юлия Цезаря ставшее прозвищем целой патрицианской семьи, к настоящему времени (когда на арену истории вышел Филипп) превратилось в императорский титул. Почётное имя «Augustus» («Божественный»), дарованное когда-то сенатом Октавиану, к сегодняшнему дню тоже стало не просто эпитетом, а высшим титулом римских владык. Потому толпа нисколько и не смущалась в воплях и громкоголосой лести:
– Да здравствует император! Ave Caesar! Ave Augustus!
Публике вообще было не привыкать ни к экзальтации, ни к приветствиям: с тех пор, как девять лет назад легионерами вместе с его матерью был без жалости отправлен на тот свет последний император из династии Северов Александр, против своей воли друг за дружкой или вообще одновременно ушла из жизни ещё пятёрка римских государей – и это если не считать мятежника-узурпатора Сабиниана и законного императора Гордиана III-предшественника Филиппа. Четверых из пятёрки вооружённая и разнузданная полевая солдатня (в одних случаях) или паркетные преторианцы (в иных) зарезали, словно баранов, а пятый, не пожелав себе участи жертвенного животного и почуяв приближение киллеров, самоубился – повесился на первом же попавшемся под руку шерстяном поясе от чужой туники.
Каждого ушедшего к праотцам властителя публика порицала и хулила. Всякого вновь приблизившегося к трону, а тем паче на него усевшегося и свесившего оттуда ноги, толпа славила во всю Ивановскую, ибо любой новоиспечённый император поначалу кормил, развлекал, а зачастую и поил задарма.
*****
В сердце имперской столицы Марк Юлий Филипп внедрялся со стороны Квиринала, самого высокого из семи римских холмов – через легендарные северные Коллинские ворота Сервиевой стены. Так сам пожелал, прослышав однажды об одном древнем и уникальном девичьем феномене.
Сидя верхом на коне, император с неподдельным интересом вертел вокруг себя головой, пытаясь самостоятельно распознать, в каком же конкретно месте находилось тут прежде то самое Campus Sceleratus (Злодейское поле, Кладбище для преступниц), где много веков подряд заживо замуровывали в землю монахинь-весталок, в глубоком девчоночьем детстве
