коренное русское быдло сидит себе в своих Бутово и Марьино, дорогие кабаки ему не по карману. А эти – вот они, голубчики, любуйтесь! И самое обидное, что быдлом их с чистой совестью не назовешь. Независимо от наличия или отсутствия энного количества высших образований, у себя дома каждый из них – образец воспитанности и хороших манер. А здесь они ведут себя как оккупанты, каковыми, в сущности, и являются. Вот вам, кстати, еще один парадокс современности: все уверены, что война идет на их территории, а оккупированы на самом деле мы. Ясно, что не они это начали, так ведь и не мы! Я лично ни на чью территорию войска не вводил, а разбираться с этими крепышами, похоже, все-таки придется именно мне. И что прикажете делать? Молчите? Так я вам скажу. Пырну вилкой в яйца, а потом пускай убивают на здоровье. Неполиткорректно и где-то даже не по-мужски, зато хотя бы у одного и хотя бы на время пройдет охота принародно обсуждать чужих женщин, как привокзальных шлюх…
– Андрюша, – неожиданно мягко, почти просительно окликнула его Марта, – не надо так смотреть. Ты же их провоцируешь! Не волнуйся, у меня есть газовый баллончик…
– Ты сама-то хоть поняла, что только что сказала? – с горечью спросил Андрей, отводя взгляд от компании за угловым столиком. – Эмансипация эмансипацией, а за такие слова недолго схлопотать иск об оскорблении чести и достоинства.
– Такие дела – моя специальность, – сообщила Марта. – Так что дерзай.
– И это жизнь?! Уйду в монастырь. Или лягу в больницу.
– В психиатрическую?
– Я еще не решил. Возможно, но, скорее всего, в какую-то другую. Собственно, к этому и сводится суть дела, по которому я осмелился тебя побеспокоить. Мне нужны твои связи и твоя пробивная сила, чтобы занять койко-место в одной из московских клиник.
– Что с тобой?
В голосе Марты явственно прозвучали тревога и искренняя озабоченность. Андрея это не удивило: он знал, что Марта до сих пор его любит – очень по-своему, но любит. Именно из-за форм, которые порой принимала ее любовь, они и расстались: Андрею не нравилось чувствовать себя любимой вещью или домашним питомцем – обласканным, ухоженным, но не имеющим права голоса. При слове «клиника» в Марте будто включилась какая-то изначально заложенная в нее программа, и сейчас она наверняка перебирала в уме имена светил отечественной медицины, к которым могла обратиться, не рискуя нарваться на более или менее вежливый отказ.
– Ничего, – сказал он, после секундного колебания отбросив заманчивую идею что-нибудь наврать. С кем-то другим этот номер мог бы пройти, но Марта распознавала ложь не то что с первого слова, а буквально с первого звука – едва ли не раньше, чем собеседник успевал заговорить. Адвокатура была не просто ее хлебом, а плотью и кровью, основой ее существа, и Андрей давным-давно, еще на ранней стадии ухаживания, понял, что обмануть или как-то иначе переиграть эту женщину – задачка, заведомо превышающая предел его скромных возможностей. –
