осторожнее, а лучше всего совсем отказаться от этой самоубийственной затеи, но брат ее не слушал: по его мнению, она была еще чересчур молода и слишком мало понимала, чтобы давать ему советы. Ей было известно, что он прячет у себя в комнате пистолет, но эту небезопасную информацию Залина держала при себе, все еще не в силах принять решение, как поступить: открыто поговорить с братом, рассказать обо всем отцу или просто выкрасть оружие и от греха подальше утопить в Балаханке. Мамед часто ставил ей в пример самостоятельную и независимую Марьям, а сам обращался с ней, как с вещью или комнатной собачонкой – пусть горячо любимой и всячески оберегаемой, но бессловесной и не имеющей права на собственное мнение.
Они повернули направо и стали карабкаться в гору по вырубленным в скале крутым ступенькам. Справа и слева от них зеленели сады и белели стены крытых глиняной черепицей двухэтажных аварских домиков. На соседней улице, параллельной той, с которой они свернули, стоял милицейский «уазик» с поднятым капотом. Из-под капота торчал обтянутый серыми камуфляжными брюками зад водителя. Сдвинутая за спину открытая кобура, из которой выглядывала рукоятка пистолета, лоснилась на солнце; прислоненный к переднему крылу машины автомат тускло поблескивал вороненым железом, уставив в небо тонкий комариный хоботок ствола. Испачканные маслом голые загорелые локти водителя шевелились, из моторного отсека доносилось позвякивание металла и негромкое пение, иногда прерываемое кряхтеньем и произносимыми вполголоса крепкими словечками.
Эту знакомую до боли картину можно было наблюдать почти всякий раз, когда служивший в махачкалинской милиции двоюродный племянник главы местной администрации Рамзан Якубов наведывался в родные края. Сержант Якубов любил родное селение, чего нельзя было сказать о вверенном ему «уазике» мафусаилова века: старый драндулет терпеть не мог тряскую и крутую проселочную дорогу, что вела в Балахани, и, одолев ее, неизменно объявлял забастовку.
Было замечено, что, независимо от мер, принимаемых водителем к тому, чтобы заставить машину двигаться, этот тайм-аут длился около полутора часов, плюс-минус десять минут. По истечении указанного срока машина заводилась как ни в чем не бывало и всем своим видом выражала полную готовность продолжить путь.
Рамзану не единожды указывали на то, что время, которое он проводит, склонившись над горячим двигателем, можно было бы с таким же успехом потратить на другие, более приятные занятия, как то: чаепитие в хорошей компании, беседа с умным, уважаемым человеком или просто продолжительный перекур. Толку будет столько же, говорили ему, зато удовольствия не в пример больше. Но Рамзан Якубов явно задался целью переупрямить свой дребезжащий тарантас и с упорством, потешавшим все селение, продолжал ковыряться в трамблере, продувать жиклеры в карбюраторе и снимать, а затем снова ставить на место трубки системы охлаждения каждый раз, когда машина глохла посреди улицы и отказывалась заводиться.
