обой. Наугад вынимала из стопки ветхий конверт – руки дрожали так, будто она только что его получила. Взгляд выхватывал написанные любимым почерком слова: «милая моя девочка», «моя маленькая, чудесный, нежный ребенок», «достоевчик мой», «нас ничто не разделит, я никому тебя не отдам»…
Она читала – и переносилась на шестьдесят лет назад. Нужно ответить, ведь он ждет, волнуется! Брала ручку – теперь уже шариковую, а не перышко, – и принималась писать. Как в счастливые роковые двадцатые. Когда влюбленная Маруся Тарасенко садилась за письмо Илье Ильфу, она, словно собираясь на свидание, прихорашивалась у зеркала и шла к столу как к памятнику или тенистому каштану, где условились встретиться. Ни Маруся, ни Иля тогда понятия не имели, что впереди – годы страстной любви и недолгого супружества, всемирная слава и даже бессмертие.
…Если бы не советская власть, одессита Иехиеля-Лейба Файнзильберга ждал удел вечного провинциала, обреченного на предельно узкий выбор образования, профессии, законного брака. Семья жила бедно, мать Миндль занималась хозяйством, отец Арье Беньяминович – хилый, словно придавленный ответственностью за семью банковский бухгалтер, прежде всего думал о том, как подтолкнуть сыновей к более удачливой судьбе. Александра (Сруля) и Михаила (Мойше-Арона) отдал в гимназию в надежде, что они станут бухгалтерами или устроятся в банк. Третьего сына, Илю (Иехиеля-Лейба), – в ремесленное училище. Увы, надежды отца не оправдались: наследники выбрали ненадежное и безденежное искусство. Миша и Александр – он называл себя Сандро – стали художниками. А Иля, поработав чертежником, телефонным монтером, токарем и статистиком, подался в литераторы. И только младший, Вениамин, порадовал родительские сердца: пошел по инженерной части. К слову, все четверо позже стали еще и превосходными фотографами.
Иля учился блестяще, читал запоем и все подряд. Был он рыжим (и конечно, удостоился дразнилки «Рыжий, красный, человек опасный»), близоруким и любопытным. Революционные потрясения, обрушившиеся на Одессу, сказались на его жизни самым непосредственным образом. Одиннадцать раз в городе сменялась власть, а летом 1919 года, когда на борьбу с Деникиным стали мобилизовать даже негодных к строевой службе, Файнзильбергу тоже пришлось встать под ружье. Он явился на сборный пункт в пенсне и с книжкой Анатоля Франса под мышкой. Опыт пережитого в Гражданскую остался с ним навсегда: много позже Иля расскажет любимой женщине о том, как лежал в пшенице, боясь поднять голову, и как доводилось стрелять в людей.
После разгрома деникинцев в Одессе создали телеграфное агентство – отделение РОСТА, куда и устроился Иля. Затем Илья – так теперь его называли – перешел в продкомиссию на должность «письменного работника». А вскоре вступил в клуб «Коллектив поэтов», среди участников которого были Юрий Олеша, Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Владимир Сосюра, Семен Гехт. В большой квартире местного авантюриста Мити Ширмахера (он станет одним из прототипов Остапа Бендера) они читали стихи – великих поэтов и собственные – под аплодисменты стекавшихся сюда художников, студентов и восторженных барышень. Уже тогда Илья поражал эрудицией, интеллектом и бритвенным остроумием. Он сидел обычно в углу, но доносившиеся оттуда короткие и едкие суждения задавали тон дискуссии. Его побаивались. Его уважали.
Чуть позже начали появляться и кафе поэтов – сначала «Пэон 4-ый», потом «Мебос», где собирались ежевечерне. Их украшал Михаил Файнзильберг, к тому времени под псевдонимом Ми-фа, и там всегда выступал его младший брат, создавший себе псевдоним из первых букв имени и фамилии – Ильф. Все они жили тогда стихами, рассказами, беседами. Без этого жизнь казалась бы совсем невыносимой: начало двадцатых было временем чудовищной бедности и голода.
Дома у Файнзильбергов стало совсем грустно. В конце 1921 года уехал в Петроград Миша, а в начале 1922-го эмигрировал Сандро – сначала в Константинополь, потом в Париж, где впоследствии стал известен как яркий художник Фазини (он считал, что оставаться в разрушенной России равноценно смерти, но именно из Парижа спустя двадцать лет его увезут в Освенцим). Вскоре под колесами трамвая погибла хлопотливая мама Миндль, а у Ильи обнаружили туберкулез, развившийся от постоянного недоедания и переохлаждения.
Из города разъезжались друзья и подруги. Все стремились в Москву и Петроград: вот где была настоящая жизнь, самые интересные люди и захватывающие события. Почти каждый день Ильф провожал очередного счастливца и на перроне желал одного: «Да пребудет с вами буйство, нежность и путешествия!» А потом возвращался домой к больному растерянному отцу и младшему брату. Теперь Одессу он именовал «мертвым Брюгге»: родной город буквально на глазах сужался, будто выдавливая из себя людей. Больше всего на свете Илья тоже хотел уехать, но его удерживало самое важное и дорогое в жизни: Маруся.
Когда в семь лет Иля на спор ломал сирень за соседским забором, неподалеку, через несколько одесских улиц, над колыбелькой новорожденной Маруси Тарасенко восхищенно агукали мама Елена Андреевна и отец Кузьма Игнатьевич, пекарь родом из полтавских казаков. Марусе суждено было всегда быть любимицей, ее считали особенной и родители, и старший
