Твой посох – они успокаивают меня.»
(Псалом 22.4)
Вместо вступления
Я хочу попросить прощения у всех животных, обиженных мною в жизни – особенно у поросёнка, которого однажды, в отрочестве, столкнула с крыльца. Только что вымыла пол в доме, в хате, и также в сенцах; в довершение – деревянные ступеньки крыльца, все… И вот откуда-то взялся этот наглец, частыми шажками взбежал наверх, на самый верх, при этом наследив кусочками – штампиками уличной грязи. Не выпуская из одной руки, правой, выжатой тряпки- поломойки, другой, левой, я резко столкнула его вниз, и он, скатившись по ступенькам, приземлился на спину, вверх животом. В это время, в это самое время – время его приземления – я подумала, что такая поза, вверх животом, должно быть, особенно опасна для жизни поросят. И тогда же, сбежав вниз и заглянув в его невинные фиолетовые глазки с белыми ресничками, дала себе слово: не обижать, никогда не обижать животных. Он вскочил и убежал, я посмотрела ему вслед, потом быстро обернулась к крыльцу…
Ступенька Первая
Странники
Всех жизненных путей исповедимей
Синусоиды кривая:
Вначале я, как майский жук,
Я, слепо следуя велениям инстинктов,
Взлетаю, падаю, взлетаю…
1995 – 1996
«… Правда, ещё какой-то довольно долгий отрезок времени, то есть, жизни, моей жизни, могла – со страху – убить змею, предотвращая таким образом возможную её атаку. Теперь вряд ли могла бы и стала бы.»
Всё это я думаю, наблюдая за весёлым ритмом красной змейки по кафельному полу зала ожидания, змейки – домочадца большой латиноамериканской семьи. Время от времени мальчик лет десяти вытаскивает змейку-сорванца из-под скамейки либо из угла, куда это подвижное существо уползает, и прижимает бережно к груди.
Заревела невидимая сирена, объявляя готовность прибывшего парома принять пассажиров на борт. Когда откроются ворота… Вот и ворота открылись, разошлись в разные стороны, раздвинулись, и толпа устремилась вперёд, туда, внутрь. Тараканами бегут к чёрному с голубым квадрату малевича, то есть, неба, в стенке Ферри. Посадка. Люди со змейкой растворились в толпе.
Накануне звонил Витянис, чтобы сказать, что он одинок и не знает, зачем живёт.
Я промолчала на это в ответ.
Можно было бы утешить его такими словами: ТЫ НЕ ОДИНОК, У ТЕБЯ ЕСТЬ Я.
Но я у него (как и он у меня) лишь по редким четвергам, иногда, когда у его жены какая-то особая занятость.
Можно было бы сказать: ТЫ НЕ ОДИНОК, У ТЕБЯ ЕСТЬ ЖЕНА.
Но он и без меня это знает.
Я тактично молчу в ответ.
Можно сказать: и я одинока, и скоро три года, как нет никаких вестей от моей дочери.
Но зачем ему это знать? Он не замечает её отсутствия, как прежде не замечал присутствия.
Так лучше: молчать.
Когда это было сказано мне в первый раз, в самый первый раз, в самый первый четверг – истекая голубизной глаз: «Я одинок и не знаю, зачем живу», – то произвело впечатление сильное, вызвало отклик,
сочувствие. (Встретились как бы две сироты и пошли, взявшись за
руки, в одном направлении.)
Теперь я привыкла и деликатно, то есть, тактично, молчу в ответ;
кажется, и его жалобы – из области тактики… Либо – стратегии.
Он не знает, зачем живёт. Но – живёт.
Я жду разоблачения в нелюбви, как смертного приговора.
Сиденья на пароме жёлтые и синие, на две стороны, можно сесть, чтобы смотреть вперёд, можно – назад, против течения, то есть против движения судна, – течения здесь никакого нет, так, игра волн. Где-то, в сердцевине парома буфет, оттуда соблазнительно пахнет подгорелым молоком и кукурузными хлопьями, «поп-корн». Иду в направлении некоей перегородки – стенки с плакатами. Впрочем, поближе оказалось с картинками статен-айлендского транспорта, автобусной картой и картой метро. Сидения жёлтые и синие. Выбираю самое синее, лицом к стенке. Сажусь. Вот так. Прекрасный вид. Буду смотреть и думать. О своём. О ней. О дочери. Сегодня… Сегодня всё выяснится. Эта экстрасенс, Анжелика, на рисунке-портрете в русской газете. Глаза… Мощь… Живёт в Статен-Айленде. Но нет, не тут-то было думать о своём. Почему это лысые люди советуют мне (и другим, надо полагать) изменить причёску, а толстые – прибавить в весе? Вот и сейчас: сердобольный толстунчик высмотрел меня – полюбил, подсел поближе, через сиденье справа; вот уже на сиденье справа,
