был полон решительности. И заодно он осмотрится в жилище Кристиана. Ведь неспроста же Габриэль и де Снор так часто встречаются. На любовника этот живописец не похож. И она единственная, с кем его можно увидеть. Всё для Рейна выглядело перспективным… И он, оставив машину неподалёку, уже шёл в убежище де Снора. Он споткнулся о выпирающий из почвы красноватый камень, но удержал равновесие. В его голове промелькнуло, что почва у башни неестественно ржавая, как бывает от ветхих и размякших красных кирпичей давно разрушенных построек.
Габриэль не понимала, от чего вдруг возник ступор у Кристиана. Он стоял, не двигаясь уже несколько секунд, и глядел на улицу.
– Что там? – спросила она.
– Сюда идёт Рейн. Надо всё прятать! – сдавленным голосом прошептал он, и фужер с вином затрясся в его бледной кисти.
Габриэль подбежала к окну. Их не было видно через мутные тёмные стёкла. Мгновение она переминалась, а потом ухмыльнулась, точно что-то разглядела в Рейне. Он спокойно заключила:
– Успокойся же. На нём моя метка. Она пока ещё есть.
Она прижалась затылком к стене и закрыла веки. Её фигура была напряжена. Губы шептали еле слышные ведомые только ей слова…
Кристиан наблюдал, как Авилон сначала замедлил ход, потом он замешкался, зыбился… И скоро он неровной, не своей поступью ушёл прочь. Через минуту он уехал.
Габриэль открыла глаза и свободно прошлась в центр комнаты, чтоб, приподняв подбородок выдать Кристиану:
– Вот. Очередное напоминание тебе, что мы работаем вдвоём.
Он лишь гонял по стенкам фужера вино, осторожно плеща его уже бестрепетной ледяной рукой.
Становилось темнее. Заря задыхалась. И начался ливень.
Буря
«Знала ли я, что продолжу вести дневник, когда события так сильно поменяются? Словно эту тетрадь время назад держала другая я, другая Ева. И она не понимала, что ей предстоит.
Есть ли во мне такая сила, чтоб любить ни воспоминание, ни ночной плод воображения, ни героя-освободителя, а простого человека – ранимого, обладающего слабостями, в чём-то болезненного, в чём-то порочного?
Вчера после неожиданного приезда Вуна в дом Рейна, Даниэль раскрылся мне. И я держала в своих ладонях его душу, полную колкого страдания и кровоточащей вины. И можно ли запачкать руки искренностью и естеством? Я жажду принимать его любого – того, кто он есть.
*
Сегодня он поднял меня с первыми лучами зари. Точнее, не поднял, а стал стягивать с кровати за ноги. Но это было не зря. Позже (часа через два) мы добрались до одного места – до разрушенного храма, который сейчас восстанавливается, и мы пробыли там до вечерних сумерек. Я занималась тем, что сажала цветы, а он был внутри. Солнце припекало страшно, и я решила зайти в пустынное тёмное пространство, где были колонны, старые фрески и высокие леса. Лёгкий сумрак, клубящаяся пыль в предвечернем
