так кажется. Может, больше, а, может, и меньше. В сущности, какая разница? По любому, я очень давно живу на этом свете. И хоть в это трудно поверить, тем не менее, это так. И я очень устал… Устал настолько, что перестал замечать присутствие усталости. Мне давно следовало прекратить такое моё существование…
Он рассмеялся сухим, каркающим смехом, точно подстреленный ворон, кувыркающийся в палой листве, смехом бесцветным и хитрым одновременно. На мгновение показалось, что из высохших жил этого существа жизнь ещё не до конца вытекла в темень и слякоть подземелья. Пламя костра забавлялось тушкой дикого голубя, нанизанного на вертел, тени метались по иссечённым временем каменным сводам, словно танцоры, вторя рассказчику, а я слушал его, и не верил в собственное счастье.
– Единственное, что останавливало меня – страх.
– А сородичи?
– Сородичи… – чуть слышно повторил он с глубокой печалью. – Их тоже гнал страх. Но ещё больший страх удерживал меня от того, чтоб последовать за ними… Неизвестность пугает…
Он замолчал, устремив на меня взгляд почти ослепших глаз. И я снова непроизвольно сжался от чёткого ощущения, что меня видят, хотя наверняка знал, что это не так. Таинственный и доселе не виданный мною зверь с совершенно выбеленными седым волосом ушами, торчащими над головой, вытянул вперёд лапу с почерневшими от времени, но все ещё острыми когтями, положил её на стол, понял, что ошибся, но в следующую секунду, ловко рванув кистью в сторону, подхватил банку с пивом и сделал длинный глоток.
– Я знал, рано или поздно мне придётся сказать себе: всё. Не знал только, что для этого понадобится несколько сот лет… У тебя есть ещё пиво?
– Пиво? – вздрогнул я. Вопрос вывел меня из задумчивости.
– Пиво… – просто повторил он. – Мы очень любим пиво. У тебя есть пиво?
– Не знаю. Может быть, в машине. Я могу сходить посмотреть…
– Сходи… посмотри… Пожалуйста. Это будет грустная история, и чтобы она не казалась слишком грустной, я бы с удовольствием разбавил её баночкой другой доброго пива…
Я выбрался из подземелья и остановился на развалинах замка. Лил дождь, но я не замечал его, одновременно обрадованный и озадаченный неожиданной встречей.
«Он послал меня за пивом, чтобы тут же исчезнуть? – гадал я, стараясь ступать осторожно, чтобы не поскользнуться на покрытых мхом валунах. – Это было бы очень жалко. Впрочем, уйти или остаться – личное дело каждого. Только бы в машине нашлось пиво!».
Я спустился к подножию холма. Там, умело спрятанная от постороннего глаза, стояла моя машина. И пока мы отвлеклись на поиски пива, я немного расскажу, о чём, собственно, идёт речь…
Когда я был маленький, мама читала мне на ночь огромное количество сказок. Я не хотел засыпать, и она полагала, будто сказки – отличное средство, чтобы отшибить у ребёнка тягу к бодрствованию. Но я, хоть и лежал в кровати с закрытыми глазами, спать отказывался категорически. Я фантазировал… Мама знала это, как и то, что самые беспокойные фантазии посещали меня, когда, например, за окном лил ливень, или плотной стеной валил снег. Грохот капель о карниз и завывание вьюги – были самыми злейшими врагами моей мамы.
И вот однажды, когда наш дом сотрясали порывы ветра, а снежный буран норовил разнести окна в щепки, мама вошла в мою комнату с толстой книжкой чёрного цвета, на которой, крупными золочёными буквами было выгравировано: «Правдивое повествование о жизни и деяниях шуршиков». Может быть, она встречалась и вам? Однако став взрослым, я не нашёл этой книги ни в одной библиотеке. Тем не менее, из всех сказок повествование о жизненных путях и великих деяниях шуршиков нравилась мне больше всего.
Начиналась сказка так же, как и все прочие сказки. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я помню всё едва ли не дословно:
«Когда-то давно люди и шуршики были соседями. Люди побаивались шуршиков, шуршики опасались людей… Шуршики казались людям существами хитрыми и коварными. Люди представлялись шуршикам жестокими и лживыми. Одним словом, никто никому не доверял, каждый уважал каждого, и все жили в мире и согласии… Чем промышляли вредители народного хозяйства, окромя воровства, было неведомо, зачем вообще носились по грешной земле – и вовсе разумению не поддавалось. Ушастые хулиганили, так ведь и люди не отличались кротостью нравов; ушастые пугали, так ведь и людям присуща тяга к развлечениям; ушастые тащили всё, что плохо лежит, а разве человеку не могло показаться, что курица, копошащаяся в мусоре на соседнем огороде, может как-то пригодиться в хозяйстве, хотя бы в виде бульона? Короче, шуршики вели повседневную, дикую и разнузданную жизнь, что и было свойственно им по природе вещей; людям же оставалось сокрушаться по исчезнувшему добру, укреплять дух креплёным, латать дыры в хозяйстве, произведённые шуршиками, то есть: ждать случая отыграться, что тоже – свойственно…»
Я закрывал глаза… и видения, одно за другим,
