урный.
– Шмель, ребята, эй.
Шмель и Ребра повернулись.
– На улице Сименона, которая бывшая Баскервилей, бывшая Ленина, около дома 30, корпус 6, сбили девушку.
– Корпус 6, корпус 6, ― повторил Шмель, ― это где поворот?
– Ну да.
– Где банк и кофейня.
– Да.
– Там же камер штук шесть, на каждом столбе, ― сказал Шмель.
– Дело раскрыто, ― засмеялся Ребра.
– Ладно, ― сказал Шмель, ― давайте мне завтра утром видео со всех камер, а часов на двенадцать ― свидетелей.
Он и Ребра проследовали в пивную, где выпили ровно столько, сколько нужно чтобы на следующий день ничем не отличаться от коллег-полицейских.
Но наутро выяснилось, что хоть камер и шесть, ни одна из них не работала.
– Вчера или вообще не работает? ― спросил Ребра.
– Не знаю, ― растерянно ответил Шмель, ― а какая разница?
– Просто. Профессиональная гордость, привык все знать.
– Слушай, а что ж теперь делать?
Ребра задумался.
– Видно, как раньше придется: пойти туда, самому посмотреть, что за местечко. Сначала к криминалистам зайди, которые вчера туда ездили.
– Не, сам не пойду, пусть криминалисты ко мне зайдут. Профессиональная гордость.
– Это верно.
Шмель вернулся в кабинет и набрал по внутреннему.
– Кто вчера…― спросил он, ― да, да, на Сименона 30, корпус 6. Градов и Корнев? Пусть зайдут. Как в отпуске? Тьфу. А Корнев? На выезде? А свидетели? На двенадцать. Что значит не могут? Малый бизнес? Кофейня ― это малый бизнес? Да их по всему городу… Ладно.
Уязвленный, он нежно швырнул трубку.
– Сам поеду, ― сказал он вслух. Он снова пошел к Ребрам. Но того в кабинете уже не было. Шмель вышел из участка на улицу, пошел к стоянке, где увидел Красноярцева, шофера. Тот возился с колесом, сидя на нем.
– Привет, ― поздоровался Шмель, ― что-то ты опухший.
– Бандитское пиво, ― пошутил Красноярцев, ― изрешетило вчера.
– Отвезешь меня?
– Куда?
– На Сименона 30, корпус 6.
– Не, не могу. Видишь, пробитое. А запаску спиздили.
– Кто?
Красноярцев посмотрел на Шмеля.
– А, да, ― сказал Шмель, ― что ж за день сегодня выдающийся. Пойду пешком.
И он действительно пошел, тем более, пути-дорожки было всего минут двенадцать.
***
Доктор Комаров медленно шел по темному коридору, уставленному клетками с одной стороны. Всего клеток насчитывалось десять или двенадцать, некоторые пустовали. Доктор по привычке был в халате, хотя уже лет двадцать надобности в нем не видел. И все по той же привычке на белый выглаженный халат было приятно посмотреть. Но это там ― в освещенной комнате. А тут, в полумраке коридора, среди холодного тусклого металла, белизна даже не угадывалась.
Перед каждой клеткой, где кто-нибудь сидел, стоял или спал, доктор останавливался и производил одно или несколько действий: разговаривал, делал укол, мерил температуру, пристально смотрел в глаза или снимал брюки и смело шагал внутрь. Клетки соприкасались друг с другом, но сплошные деревянные перегородки между ними мешали удовлетворить любопытство, возникни оно в этой подвальной обстановке. В зависимости от того, что делал доктор, посещение клетки занимало от трех до десяти минут. Через час с четвертью он закончил и вышел в кабинет. Здесь он поставил медицинский саквояж на стол, снял халат, налил в стакан чаю, бросил три кубика рафинада, размешал и, достав из саквояжа сегодняшние заметки, принялся переносить их в ноутбук.
Всего он обошел сегодня восемь клеток: все, где содержались образцы. У большинства из них дела двигались, причем в ту сторону, куда доктор и хотел. Образец Удовольствие попросил на завтра сливы, перышко, массажное масло, собрание сочинений Ремарка и спички. Образец Веселье и образец Рыдание жаловались друг на друга: их клетки соседствовали и им скверно спалось. Были еще просьбы от других образцов. Но они доктора Комарова не очень тревожили: тут все продвигалось нормально и отклонения были ожидаемы и не критичны. Беспокоили его два образца: Все и Ничто. Каждый из них переживал по меньшей мере пятнадцатую версию себя и рассвет завершения еще даже не брезжил.
Доктор выдохнул, сделал большой глоток чуть остывшего чая и стал писать. Он заполнял таблицу. Примерно через час он
