тупени!
Подойдя с ним к постланным для сидения циновкам, Учитель сказал:
– Это циновки.
После того, как все уселись, Учитель сказал:
– Здесь сидит такой – то, там – такой – то.
Когда музыкант Мянь ушел, Цзычжан спросил:
– Так надо общаться с музыкантом?
– Да, именно так и надо помогать слепому музыканту, – ответил Учитель.
Конфуций
Часть 1
Сегодня исполняется ровно шесть лет с того момента как началась вся эта история. Ее развязка наступит вечером, когда я вернусь в дом, ставший в эти долгие месяцы моим последним прибежищем. Но пока у меня еще есть несколько крон, старина Бьерн не выкинет меня из своего сырого чухонского бара, где я обычно пью горячее вино. За это время я хочу успеть рассказать вам о том, что же со мной случилось, и почему я оказался здесь, вдали от родины, в темном подвале набитым дубовой рухлядью времен викингов с винными лужами и рыбьими хвостами на почерневшем полу. Я ненавижу запах рыбы, а в конуре этого пирата кажется все пропитано им. Этот запах душит меня, но мне некуда идти, а человеку всегда должно быть куда идти. Этот рыжебородый швед – добрый малый, и вот уже третий день, как он поит меня в долг, но мне почему – то хочется убить его, разорвать на мелкие куски и скормить его же собакам, которые каждый раз бросаются на меня, когда я прихожу сюда. Я пьян, и это хорошо. Каждый день, последние полгода, я напиваюсь здесь вдрызг, и лишь это спасает меня от самого себя. Но почему этот бандит так пристально смотрит на меня? А, он хочет получить с меня деньги. На, возьми, только разреши мне посидеть у тебя еще немного. Ты – хороший парень, ведь, правда, Бьерн? Не понимаешь, ну и черт с тобой. Подожди, о чем это я? Ну конечно, как я мог забыть, я должен рассказать одну маленькую историю, историю о том, как я потерял все. Впрочем, нет – это будет не интересно. Лучше о том, как я стал убийцей, или, точнее, о ком, кто сделал меня таким.
Все происходило там, на моей земле, на изгнавшей меня, моей родной земле, в самой лучшей на свете стране, которой теперь уже нет. Это были известные всем дни военного путча, хмурые августовские дни…
Моросит дождь, покрывая наши лица липкой паутиной, и незаметно наступают сумерки, сливающиеся с туманной слякотью дня. С каждым часом становится все прохладнее, и мы бы, наверное, продрогли от холода без принесенных заранее из дома теплых вещей. Под армейским брезентом дымят полевые кухни, донося до нас запах рисовой каши с тушенкой, и мы, слегка подталкивая друг друга локтями, протискиваемся поближе к пище и теплу. Солдаты с белыми колпаками на головах и неизвестно откуда взявшиеся толстые бабы весело покрикивают на нас, пытаясь организовать какое – то подобие очереди. Но их усилия остаются напрасными. Мы отчаянно сминаем, явившуюся как обычно раньше нас толпу бомжей, и почти штурмуем эти необычные для огромного города предприятия общественного питания. Затем, разбившись на группы, с дымящимися котелками в руках, садимся – кто на мокрые скамейки расположенного неподалеку парка, кто прямо на вывороченные из мостовой камни.
У одного из нас обязательно был небольшой радиоприемник, и мы с напряженным вниманием слушали, как с каждым часом многие сочувствующие и уже ставшие знакомыми голоса все смелее вещали о ширящейся солидарности с нами. Мы были не одни, и от этого сердца наши наполнялись радостью за то дело, которое мы делали. Нам было и тревожно, и весело. Нас смешили и удивляли эти странные кухни, наваленные из всякого хлама баррикады, созданные по взятым из учебников истории эскизам. Все происходящее казалось нереальным, и глубине души мы даже боялись, что нам однажды, вдруг, объявят о том, что всем пора расходиться по домам. Странным же и тревожным было, прежде всего, то, что жизнь вокруг нас продолжала течь по-прежнему и, выходя в город, то есть за границы, очерченного нами самими круга, мы не могли не поражаться ее обыденности. Но пока гусеницы танков были направлены в нашу сторону, мы знали, что нам необходимо продолжать находиться здесь. За нашими спинами было не просто огромное белое здание. Нет, мы считали, что это был маленький островок свободы, справедливости, равенства и счастья, которых нас могли в одночасье лишить цепляющиеся за власть люди. Каждый из нас был маленьким камнем на пути мутного потока, грозившего вновь отрезать нашу страну от остального мира. И ради этого мы стояли здесь все те так похожие один на другой дни.
Отряхнув с колен рисовые крошки, я поднялся, с удовольствием прогнулся, стараясь возобновить нормальное кровообращение в затекшей от долгого сидения спине, и принялся с интересом разглядывать окружавших меня людей. Тысячеголовый шум не смолкал ни на минуту. То там, то тут, поставив под свои ноги, кто пустую бочку, кто просто кусок спиленного дерева, из толпы поднимались ораторы которые, стараясь перекричать друг друга, выплескивали в мир свои подчас безумные, но удивительно созвучные моему душевному настрою мысли. Они говорили
