asis>Суеверно боясь сделать неверный шаг и запутаться в двух разных текстах, я довела до конца черновой вариант большой книги, и только тогда стала редактировать рассказы и повести Сборника.
Разделаться с этим, невесть откуда взявшимся, творением я собиралась в оставшуюся половину лета. Все его части уже существовали самостоятельно, или были набросаны вчерне, оставалось их дополнить, кое-что сверить, выбросить лишнее и, причесав, выпустить на волю это, невесть откуда взявшееся, творение.
Устроить себе небольшой летний отдых, занимаясь малым, совсем не получилось. Работа шла совсем не так легко и быстро, как мне казалось вначале. Судьба, словно в насмешку, именно в те дни вывалила мне на голову массу вновь открытых исторических сведений о времени, в котором проходят события сборника.
И я, уехав в деревню, оставалась там со своими повестями и рассказами всерьёз и надолго. Лето переходило в глубокую осень, потом возвращалось обратно, но ощутимыми для меня были только переходы от одного сюжета к другому. Короче говоря, я попалась и засела основательно; всё оказалось совсем не просто и шло не быстро.
* * *
После выхода моей первой книги «Свет каждому», я решила взяться за то, что мной было давно задумано, но откладывалось из-за собственной неуверенности осилить такой труд. Я отошла, насколько это было возможно, от всех других дел, и тщательно и неспешно стала разбирать, ранее разрозненные части сохранившегося семейного архива. Разобравшись в них с большим трудом, «сломав глаза» при чтении писем, написанных в старинной манере, с завитками и ятями, я начала с того, что «расшифровала» их и переписала разборчиво и с новой орфографией.
В какой-то момент, я почувствовала, что меня поднимает и несёт волна, и остановиться уже не в моих силах. Я знала свою родословную по рассказам бабушки, но здесь в этих далеко не полных остатках писем, написанных, почти без всякой надежды, что они дойдут до адресатов, для меня вдруг зазвучали их голоса с родными интонациями и особыми семейными словами и словечками.
Они говорили между собой, голоса их звучали приглушённо, прилетая из пространства, и становились частью меня самой и моей памятью. Избавиться от этого наваждения было невозможно, пока эти малые частички прошлого бытия я не превратила в несколько совсем небольших повестей и рассказов.
Вглядываясь в тёмную воду прошлого, я иногда вдруг замечала еле заметный золотой блик на самом дне, эта была еще одна утонувшая во времени частичка бытия. Я выуживала на поверхность всё. Так пробился вперед этот сборник, почти в параллель с семейной хроникой, далеко опережая ее по времени завершения.
Много времени ушло на редактирование сборника. Все время всплывали новые эпизоды, которые ложась в текст, тянули за собой много всего, что хорошо известно каждому, кто за это берётся. Многое, написанное ранее, приходилось сокращать, хотя и было это делать довольно жалко. Без ущерба смыслу мне хотелось сделать их более динамичными и, что было главным, увязать события с историей тех лет, которая дополняется в наши дни документами и свидетельствами из только сейчас открытых для доступа архивов.
Было потрясающее чувство открытия, когда какой-то-то, не совсем ясный мне факт семейной истории, как, например, обстоятельства ареста моего дяди, теперь находил свое место, и ложился на него, совпадая своими очертаниями как пазл.
Трудно сказать, хорошо это или плохо, но мне как-то не попадались воспоминания людей, детство которых проходило именно в те довоенные советские годы. Иногда хотелось сравнить, чтобы было отчего оттолкнуться, но не сложилось. Может быть, кроме прочего еще и поэтому, я с таким огромным волнением читала сравнительно недавно вышедшую книгу Ю. Слёзкина «Дом правительства». Книга эта удивительна тем, что она построена на основе приводимых подлинных документов, дневниковых записей и воспоминаний участников. Читая последнюю часть книги, посвященной детям «врагов народа» из знаменитого Дома на набережной, и особенно их юношеские записи, я поняла одно – с этими ребятами я, и мои московские одноклассники были не только ровесниками. Мы были одной крови, потому что росли, читая одни книги. И это несмотря на то, что они росли в самой привилегированной советской среде и учились в особой школе, а мы на дачной московской окраине.
Главное совсем в другом. Слёзкин один из тех, кто определил русскую революцию, как метафизическую вселенскую катастрофу, подчеркнул одну парадоксальную деталь. Все устремления нового советского руководства были направлены на то, чтобы разрушить и отмести навсегда всё старое. Предполагалось, что на пустом месте, движимые пролетарским сознанием, сразу образуются поколения новых свободных людей. Руки каждого такого гомункулуса, кроме винтовки, должны были сжимать тома Маркса и Энгельса. Такого автоматического перехода, как и многого другого, не получилось. Шла эпоха индустриализации и до многого просто еще руки не доходили. А школьное образование осталось в руках прежних учителей, родившихся и учившихся до революции.
Случилось
