нас от дорог,
и брошен якорь, и рвётся парус,
стремясь покинуть край недотрог.
И оком бури нависла старость,
фаталистический верный рок -
за всё, что было и будет, кара
с добром упорно равняет порок
и все попытки искореняет
прийти к ответу – куда, мол, полез…
…В том правда, что голова больная,
что правда любая со счастьем вразрез.
И в том ещё, что напиток налит,
и что его не допить никак;
что, если мы и впрямь на спирали,
то, может, и вовсе – у родника.
Мюнгхаузен (Рудольфу Эриху Распе)
Остановить… Притормозить… Запаузить…
На передышке барабанной дроби
должно всегда ведь как-то осенять.
Хочу быть как… Хочу быть как Мюнгхаузен:
поднять себя за волосы из топи,
держа ногами правду, как коня.
А дальше как – перекрестившись, в полымя,
опять в бега за восьминогим зайцем,
иль косточкой стрелять по тишине?
Чтоб с ветками, от ягоды тяжёлыми,
в рогах пришёл олень – кому на зависть,
кому – на счастье, может быть, и мне.
И, изнурённый баечными фразами,
желающий объятий и баталий,
мир проверять устав на глубину,
хочу быть как… Хочу быть как Мюнгхаузен:
фитиль в себе поджёгши из мечтаний,
лететь из пушки страсти на луну.
Рыба (Эрнесту Хэмингуэю)
Пучки восклицаний – "спасите!", "поймите!" и "дайте!" -
и нервов пучки, словно леска, в тугом кулаке;
и вновь рыба-меч повлечёт меня на поводке,
но меч ранит небо в укромном, в закрытом мирке,
и рыба-победа окажется рыба-предатель.
Целительным императивом себя поднимая,
другие слова придержу – отзовутся потом
мне тенью незрелости; преобразится в "ничто"
заветное "всё"; так же старого гения том
в сменившемся мире едва ли достоен вниманья.
Хотя – не всегда. И Эрнест престарелый рисует
в рыбалке, как вечно сожительствуют страсть и смерть,
сомнений зыбучая топь и духовная твердь;
и выделены – еле зримо – всегда "жизнь" и "верь" -
с такой предпосылкой чуть больше останется в сумме.
С такой предпосылкой всегда остаёшься невинным,
пусть руки по локоть всосала кровавая муть.
Но кровь – арифметика, зря её лить ни к чему.
…Раз есть рыба-меч, то тогда, может, мне самому
стать рыбой?
