висках кровь, бьется в горле сердце, бьется в ушах крик.
– От…пус…ти…
Из пасти вырывается рык, из груди вырывается стон, из зубов – рука. Говорить не надо, и так она знает, что не отпустит.
Бежит по асфальту свет, бежит по ночному городу оборотень, бежит по груди струйка крови.
– Ос…кар… Не ус…петь…
Бежит время. Летит. Он и сам знает, что не успеть, но как отпустить? Как приказать себе остановиться, когда надежда и страх гонят вперед? Не за себя страх – плевать, что он оставил там, за спиной! – за нее.
Но оборотень останавливает бег, и человеческое тело неуклюже падает с кошачьего. Гигантская черная пантера склоняется над худенькой белой фигуркой и шумно дышит. Ходуном ходят ребра, из оскаленной до сих пор морды вырывается пар.
– Оскар… – Она проводит рукой по его морде, оставляя кровавый мазок, а он ищет, ищет глазами то, что принято называть печатью смерти. У них, у людей.
Она улыбается, а он прижимает к голове уши. Понял, поймал эту незаметную тень, уже упавшую на ее лицо.
– Ты… был… лучший… – шепчет она и уже не морщится от боли, когда говорит. Запах крови щекочет ноздри, обдирает горло, и он мотает головой, пытаясь прогнать наваждение, а она думает, что он спорит с ней.
Мокрый асфальт, тонкая луна, черные тучи, рыжие фонари, темные дома. Одежда испачкана, но уже все равно. Ее кровь засыхает на его морде, и он не может, не может просто ее отпустить.
– Когда-то… и ты… должен был… проиграть… – улыбается она, – хотя бы… раз…
Нет. Он не проигрывает. Никогда.
Уткнувшись лицом в его шерсть, она закрывает глаза и автоматически считает, как ходят туда-сюда его лопатки при каждом новом прыжке. Она знает, он отомстит. Она знает, ему не успеть.
Он знает – он не проигрывает. Никогда.
2
Попискивал аппарат, отсчитывающий удары сердца, в капельнице сочилось лекарство… Белые стены, синий пол, стеклопакеты на окнах – палата повышенного комфорта. Как будто этот комфорт нужен человеку в коме, теряющему память с каждой каплей лекарства и даже не видящему, кто сидит рядом с койкой, до боли стиснув подложенные под подбородок кулаки.
Едва слышно скрипнула дверь, Оскар дернулся, напрягаясь, но тут же расслабился – это был Шеф.
– Как она?
– Все так же.
Молчание.
– Шеф, неужели так необходимо было убивать ей память? Ну что она сможет…
– Вот именно, – оборвал его Шеф, глядя куда-то в окно. – Подумай, что она сможет после восстановления. Точнее, прости уж, если она выживет и восстановится. Ничего. Ранения были слишком серьезными – ты же лучше меня знаешь.
…Бьют тяжелые лапы в мокрый асфальт. Бежит оборотень по улице, бежит кровь по шерсти… Оскар резко дернул головой, прогоняя воспоминания. Сколько еще он потом отмывался от ее засохшей крови?
– Она ничего не может больше. Ее проверили, как только ты принес ее…
…Все самообладание понадобилось медсестре, чтобы не закричать, увидев окровавленную пантеру с окровавленным человеком на спине. Что за мысли успели пронестись у нее в голове?.. О чем она подумала, увидев, что белоснежные клыки стали красными? Что глава оборотней сошел с ума и искусал своего штатного эмпата?
– Сила уходила из нее. Ты знаешь, перенапряжение отражается на физическом здоровье. Видимо, в ее случае процесс был обратным.
…Падает на пол хрупкое тело в изорванной, изрубленной одежде. Бежевый кафель становится бурым. Бока пантеры ходят ходуном. Какое-то мгновение мешкают врачи, не решаясь подойти к ним. А он все смотрит на ее лицо – уже спокойное, ведь они добрались до цели. И теперь он больше всего боится, что она опустит руки, расслабится, и… все.
– Она могла бы восстановиться со временем.
– Оскар, это ты у нас оборотень. Она – простой человек, хоть и одаренный. Она не проживет больше восьмидесяти лет. А на восстановление ей понадобится лет тридцать. Прости.
Едва слышный вздох, чуть тускнеют янтарные глаза.
– Я все равно буду здесь.
– Будь. Только не говори ей, что произошло. Она теперь ничего не знает. И сообщение, что в больницу Института ее принес огромный черный леопард, – нелучшее начало новой жизни. Уважай ее жизнь.
Дверь закрывается. Оскар не сводит глаз с мертвенно-бледного лица. Тридцать лет. Но ведь она всегда была самой одаренной. Может быть, не тридцать? А меньше?
«Десять? Пятнадцать? – вдруг ехидничает внутренний голос. – Она изменится. Ты не узнаешь
