не отдам, с нежностью думал он. Никому другому, кто посмеет ворваться в нашу с тобой жизнь. Даже Сарматову, если он тогда не погиб… Но он погиб. Не подумай чего, родная, в том нет моей вины. Так распорядилась судьба-индейка. Сам Сарматов звал судьбу кошкой драной, вспомнилось вдруг Савелову.
– Бока у кошки драные, да зубы с когтями острые, – сказал тот однажды. – С кем-то она пушистым котенком играется, а на кого-то тигром лютым бросается…
Рите, делающей вид, что спит, в который раз вспоминался яростный ночной бой на берегах тропической реки, разделяющей два маленьких латиноамериканских государства. В глубине кофейных плантаций на одной стороне реки полыхали постройки, зловещие языки пламени лизали мешки с кофе, с трескучим грохотом рвались мины и гранаты. Черная стена сельвы на противоположном берегу озарялась яркими всполохами, трассирующие пулеметные и автоматные очереди, отражаясь в черной воде, кромсали огненными стрелами землю. Потом в звуки боя вплелись мощные раскаты грома, и скоро кофейные плантации скрылись за проливным тропическим ливнем, который сбил пламя на мешках с кофе и смыл кровь с лиц убитых бойцов. А над ними в скорбном молчании стояли с непокрытыми головами русские солдаты во главе с Сарматовым…
Она заснула, и ей приснилась дневная сельва и берег полноводной никарагуанской реки. К ней, такой же голой, как и ее подруги, вдруг шагнул из сумеречной сельвы кто-то высокий, в черном резиновом костюме, и, зажав ей рот, прокричал в ухо что-то по-мужицки грубое. С трудом она узнала в нем Сарматова, хотела было ответить грубостью на грубость, но когда увидела перед собой его печальные глаза, то какая-то доселе неведомая ей колдовская сила вдруг закружила ее, будто в водовороте, и увлекла в их бездонную глубину.
И странно: она совсем не чувствовала стыда за свою наготу. Напротив, ей нравилось, что он смотрит на нее и грубыми солдатскими ладонями касается трепещущего от сладкой истомы тела.
Потом он оторвал от нее руки, и десятка полтора человек в черных резиновых костюмах, как привидения появившиеся из сельвы, вслед за ним ушли в черную глубину реки, кишащей аллигаторами и прочей опасной тропической нечистью.
Всю ту ночь, терзаемая нехорошим предчувствием, она с подругами до боли в глазах всматривалась в сельву на противоположном берегу, озаряемую заревом далекого пожара. Подруги не смогли увести ее, даже когда на сельву обрушился стеной тропический ливень.
А на следующий полдень люди-привидения неожиданно появились из речных водоворотов и вытянули на болотистый берег чье-то безжизненное тело. Она сразу поняла, что беда случилась именно с тем, кто сжимал ее вчера в своих жестких ладонях, и закричала лютым криком, каким кричит в заснеженных русских лесах волчица перед разоренным охотниками, окровавленным логовом, в котором не увидеть ей больше своих щенков-несмышленышей. И проснулась…
От сдавленного вскрика жены проснулся и Савелов, приподнял от подушки голову, но она успокоила его прикосновением руки, и он снова погрузился в крепкий предутренний сон. Отгоняя тяжелые, удушливые воспоминания,
