нас расписываться карандашом на оборотной стороне вскрытого лючка: фамилия, подпись, дата. И делать обязательную запись в ЖПС (журнал подготовки самолета) и формуляре самолета о выполнении работы. Мы всегда все знали, а документы на самолеты, которые мы обслуживали, всегда были в полном порядке. Потому и всевозможным проверяющим и комиссиям было с нами неинтересно. Андреич мог переспорить любого, будь то командующий или сам конструктор самолета. Он был ходячей энциклопедией. Настоящий кладезь знаний.
Игорь Дейнеко, техник самолета, который впоследствии передали мне, допустив к обслуживанию самостоятельно, учил меня уму разуму. Интеллигент, всегда наглаженный, вычищенный, с копной кудрей, то и дело выскакивающих из-под шлема. Пересекались мы с ним лишь на работе, а вот в повседневной жизни очень редко.
Сергей Горшков, техник самолета, лет сорока, а то и меньше. Обветренное морщинистое лицо, закопченное на солнце. Чуть с прищуром глаза, обаятельная улыбка. Будь рядом море, морской волк, да и только. Невысокого роста, худой. Не помню случая, чтобы он грустил.
Еще один техник самолета, Сергей, личность уникальная, фамилию не помню. Из разряда: ему было всего 40 лет, а он уже был старший лейтенант. Думаю, ему было далеко за сорок. Он был безобидный и уставший от жизни. Вечный лейтенант, потому как пил и довольно-таки часто, на чем и погорел, попав под машину и переломав себе все, что только можно. Когда спустя три года мы покидали Германию, он все еще валялся по госпиталям. Если бы не эта пагубная тяга, все было бы иначе. А в те дни он был немногословен, всегда с сигаретой и подшофе. В первый же день знакомства случился конфуз. По моей наивности. В тот день полетов не было, молодежь слонялась по стоянке самолетов, было все в новинку, вопросы сыпались без остановки. Ходячие почемучки. Вот один из таких и вывел Серегу из строя, а потом был долгое время поводом для насмешек. А всего-навсего спросил его, почему он в академию не поступает. Сергей в гордом одиночестве восседал на чехлах, докуривал сигарету. Услыхав мой вопрос, он нервно дернулся, хватанул ртом дым и зашелся кашлем. Все дружно засмеялись. Потом еще долго то меня, то его называли академиком.
Жить в самом сердце Восточной Германии и не пытаться ее увидеть – было бы странно. Наша часть дислоцировалась в часе езды от Лейпцига. Выходы из гарнизона не возбранялись, но и не приветствовались. Необходимо было отпрашиваться, причем у нескольких командиров, переходя по инстанции от одного к другому, начиная с инженеров и заканчивая летчиками, объясняя каждому, зачем это надо. И так каждый раз. До пяти-шести человек в цепочке. Поэтому мы все, как правило, ходили в самоход. Но если, учась в училище, это слово со мной никак связано не было, то за первый год службы в Германии мной были побиты все возможные рекорды в этой области. И, конечно, меня не раз видели за территорией мои сослуживцы, которые также покидали часть по своей надобности, при этом некоторые из них почему-то
