ратившись в змей, расползутся по норам.
…И придут ветры. И нем будет тот, кто возропщет. Ибо земля та отравлена Бесом.
(Из рукописей Средневековья)
Оглавление
Пролог
Ночной лес неистово шумел. Порывы северного ветра тревожили его сон. И лес – старый вепрь, веками сидящий в капкане, ворчал и до одури отмахивался листвой – отвисшей шкурой, страшась быть разорванным в клочья.
Ветер трепал его шкуру, и казалось, неуемный небесный хищник вот-вот доберется до невинной луны, поволочет ее по небу, и, бросит на растерзание в стаю туч. Но сорвавшись с веток, ураган свалился на поляну, покрытую длинным ковылем – безропотные травы волнами покатились в сторону дальнего леса на подступах к горам Гундеборду, где веками властвовала темная сила. Волны смывали с притаившихся птах остатки сна, над полем беснуясь кружили потревоженные птичьи стаи, блуждало в травах зверье.
Но как не стлалась высокая гибкая трава, ее стебли-воины, играючи поднимались при малейшем успокоении стихии, и в серебряных отливах cтекающей с трав влаги, луна высвечивала высокий силуэт монаха, застывшего как изваяние над белеющим пятном, в котором угадывалось недвижное тело, накрытое белоснежным саваном…
Тень монаха росла и казалось, она отделилась от своего хозяина, уже принадлежала кому-то другому, невидимо нависшему над лунной поляной. Тень угнетающе прижимала к земле траву, придавая ей серый, местами переходящий в cмоляной, цвет. Тень принялась дрожать и разрываться на куски, которые оживали под лунным свечением и медленно двигались по кругу, – двигались, образуя корявые фигуры, исполняющие древний ритуальный танец.
– Господи! – раздался вдруг громогласный неистовый голос, голос, вызвавший шевеление всех тварей, что прижались к земле и замерли в округе.
Человек, взыскующий Господа, высоко на дереве держался за ствол старой сосны, и сразу был обнаружен зверьем, навострившим уши, странниками, которые приняли свой ночлег в землянке, и кем-то еще, никому не известным, но незримо присутствующим…
– Господи! Закрой мне глаза! Закрой! – робкий соглядатай, прилипший к сосне, роптал безостановочно. – …За что испытание Твое? За что кара Твоя? Боже! Смертоубийство! Боже!… – его пугал мерцающий свет будто из Преисподней, льющийся на то место, где нависали бродившие тени. Он тер глаза рукавом плаща, тер до кровяных царапин на веках, как он наваждения, будто хотел стереть явленный ему ужас. Он будоражил тишину, и его охрипший голос затихал аж за отрогами непроходимого старого бурелома. Иногда его подхватывали гудение сосен и гул ветра, несущий весть о неведомой угрозе… Зло затаилось там, на севере, в отрогах гор Гундеборду.
– Господи! Господи! – кричал до хрипоты этот несчастный, предчувствуя трагический исход, скорый и неизбежный.
В небе, будто из прорезей глубокой раны, открылись кровяные отблески зари. Небо-соучастник происходящего, никому неведомого действа, мрачно повисло над макушками столетних сосен. Знак беды явился тем странникам, что пробудились как один, разинули беззубые рты на небо и не знали, как им быть…
***
– Матерь божья… – голос его срывался на хрип. – Нелюди… Нелюди пришли…
Неистово осеняя себя крестным знамением, он шептал молитвы, упорно тянул ногу к нижнему сучку, и не мог дотянуться – не видел, что с северной стороны ствола на поверхности дерева не было ни сучка, ни нароста.
А поле роняло свои краски в черновато-зеленую масть травы, высвечивая черноту огнища, с пепельной пылью по краям. Тело в саване еще блуждало в междутравье, и вдруг его стало бросать от невидимой силы между тенями, и столь же неожиданно оно повисло на отрогах камней, гнездящихся с краю; тело зашлось в конвульсиях, цепляясь за траву кончиками низко свисающих волос и пальцев. Покрывало сжималось и разжималось в складках. Вдруг трепетало на недвижном теле, будто живое. Распущенные, роскошные волосы… они переплелись с травой так, что напоминали паутину в заброшенных скотных дворах. И колыхание травы, уподоблялось морскому брожению, и качало на своей поверхности те заблудшие души людей, что не нашли себе покоя на земле. Монах вновь появился и застывшей статуей стоял посреди бесновавшейся стихии, его вытянутые длани, как ветки вяза, повисли по бокам.
Захлебываясь слюной, крикун сползал по стволу старой сосны, он все пытался вглядеться, до мути в глазах, в черноту остатков ночи, и вновь сползал как червь все ниже и ниже, храня надежду, что призраки исчезнут.
– Ведьма их призвала! – бормотал он, и страшился своего слова.
Краски дьявольского поля теперь стали сочнее, как на представлении бродячего театра, c пилигримами в красных одеяниях, актерами с головами зверей, это подсказывали тени, карнавально шествующие по кругу.
Есть ли
