ающие светило в зимние месяцы, летом только и делают, что фыркают, ругаются и, омерзительно щурясь, прячут свои телеса в тени. Вот и вся их человеческая благодарность! Вздохнув, единственная звезда солнечной системы распластала бока по замаранному кусками ваты голубому своду.
– Эка-с сегодня Ярило1-батюшка расстарался! – воскликнул Климентий Агафонович Ярцев.
1. Ярило – древнеславянский бог солнца, весны и тепла.
Задёрнув льняные шторы, чтобы не отхватить от светила во второй глаз, преподаватель славянской культуры Теософического университета единоутробной словесности потянулся. Недавно проснувшийся позвоночник благодушно хрустнул в ответ, разогнав бодрость по всему телу. Климентий всунул подмерзающие на лаковом паркете ступни в растоптанные тапочки и направился в ближайшее помещение, оккупированное финскими смывательно-умывательными элементами.
– Уже одиннадцать часов! Вот это Соня2 меня убаюкал! – посвежевший Ярцев прицокнул, дивясь жестяному циферблату ходиков. – Енто ж сколько я кочумарил3?
2. Соня – древнеславянский бог сна.
3. Кочумарить – спать.
Он попытался рассчитать в уме долготу богатырского сна, однако мозг работника науки не спешил обрывать свой законный выходной ради не свойственных потомственному гуманитарию операций. Махнув рукой дважды: сначала на дело прошлое – бездарное проминание боков, потом на ситуацию в настоящем – ленивое бездействие тумкалки, Климентий Агафонович направился творить будущее на кухню, невольно хлеща байковыми полами халата по углам и стенам.
Отвесив свободолюбивым поясом смачную пощечину ободранной котом Тимофеем двери, Ярцев не помедлил вторично спохватиться:
– Вы только подумайте! – обратился он к сердобольному чайнику. – Собственно полдень, а я к расписанию и не приступал! Тиша, ты где? Вот баламошка4! Опять весь корм в поилку перетащил.
4. Баламошка – полоумный, дурачок.
Откинув потерянные котом гранулы прочь с пути, Климентий водрузил металлического собеседника на плиту. Гостеприимный холодильник смущённо развёл дверцами, обозначая любознательному хозяину, что в таких условиях даже мышь вешаться брезгует. Половинка плавленого сырка с вдохновляющим названием «Дружба» одиноко минорила на стеклянной полке. Этажом ниже горделиво тух давно размороженный карп, укоряя всякого заглянувшего поблекшими от несправедливости бытия глазами. Левую дверцу украшала изумрудная бутылочка белого полусладкого, доставленная Климентию с полуострова его коллегой в качестве сувенира.
– Весёлкин, Весёлкин, – фамилия дарителя исправно приходила на ум Ярцеву при каждой встрече с презентом. – Вроде, образованный человек, не чета межеумку5 Кутасову, а туда же! – счастливый обладатель слабого алкоголя в который раз закатил глаза и захлопнул холодильные дверцы.
5. Межеумок – человек очень среднего ума.
Не то, что бы Климентий считал, мол, полуостров не наш, посему потреблять дары аннексированного чужеземья всё равно как серпом по принципам. Нет, преподаватель славянской культуры был до того радостно и патриотично настроен, что даже самовольно вознамерился пойти на митинг в честь свершения сего исторического факта. Собирался аж плакаты рисовать с приветствием и благодарностью храбрым жителям полуострова, да вот не сложилось: весь университет и так вежливо обязали посетить вышеозначенное мероприятие с одобренными кем надо транспарантами.
Но и не поэтому презирал Ярцев полусладкий дар Весёлкина. Не политические мотивы тому виной, а простая непереносимость алкоголя, заботливо переданная дедом по материнской линии своему единственному и по совместительству самому любимому внуку. Обладая такой редкой для русского человека аномалией, всё же не привык наш народ сдаваться перед врагом, пусть даже неприятель имеет ажно сорок градусов, Климентий решил попросту всех вступающих с дурманящими напитками в контакт презирать. А что? Это, в конце концов, очень по-интеллигентски. А он, работник высшего учебного заведения, разве не интеллигент? Интеллигент! Вот и нечего опускаться до уровня захухри6 Кутасова, который, будто делом своей жизни обозначил потребление всего, что хоть чуть-чуть, но льётся.
6. Захухря – неряха.
Дабы в очередной раз удостовериться, что утро он таки проспал, Ярцев взглянул на панель микроволновой печи:
– Мать моя Вероника Порфирьевна скоро прибудет, – Климентий неожиданно передумал сокрушаться электронным цифрам. – Надобно переодеться.
Вспорхнув байковыми крылами, преподаватель устремился обратно в спальню. Не к лицу приличному человеку расхаживать в исподнем пред гостями. И пусть эти самые гости, а точнее гостья, будучи его родителем имела удовольствие видеть Ярцева и не в таких образах, но ведь то когда было?!
А сейчас он
