своей работой, Тульпа ещё раз кольнула Сейд. И рядом с руной возникла точка.
– Ладно, – сказал Ингвар. – Займусь потом. Я тут вот что подумал: а как же это?
Он показал женщине правую ладонь. А потом с торжествующим видом повернул кисть тыльной стороной, чтобы предъявить ей татуированные пальцы. Тульпа даже подалась вперёд. Будто никогда прежде не видела инсигний. Пальцы были черны от грязи и покрыты коркой засохшей крови, так что женщина всё равно не могла разобрать знаки.
Начал Нинсон, как и положено, с тыльной стороны ладони. Будь он колдуном, там стоял бы стигм, его личная колдовская печать.
– Пусто.
Фаланги большого пальца тоже чисты – Ингвар не имел сигнума.
– Пусто.
Инсигнию для указательного пальца он тоже не заслужил.
– Пусто.
А вот две фаланги среднего пальца были отмечены.
– Вальнут. Я сдал общий экзамен. Как все. А вот трикветр. Закончил университет. Такое уж не каждому, знаешь ли, дано.
– Уж не каждому, да, – продолжала соглашаться Тульпа.
На первой, основной фаланге безымянного пальца были выведены три одинаковых колечка.
– Видишь? – Нинсон поочерёдно потыкал в каждое. – Это я был помолвлен, потом женат, потом разведён. А вот вторая пока чистенькая. Ещё раз женюсь попозже. Кому-то повезёт.
– Ага, знатно подфартит, – скептически согласилась Тульпа.
Ингвар показал мизинец.
– А сюда я ещё что-нибудь набью. Не знаю пока, что именно. Наверное, милосердное всевидящее око Ишты, Десятой Лоа.
– Ну да, ну да. И скажи, что ты выбрал его не потому, что оно похоже на инь.
Знаки на мизинце каждый выбирал сам. Поэтому у Нинсона там пока было пусто. Он полагал, что когда-нибудь поставит туда недостающий символ. Глиф, что запечатает оргоновую пустоту. Ту, что всегда ощущалась неизбывной печалью.
От которой особенно тоскливо было осенью. Которая отравляла раннюю весну и так терпко чувствовалась летними вечерами. От которой, как говорят, могла излечить настоящая любовь, или настоящее призвание, или что угодно, главное – настоящее, корневое.
Но настоящего не было. Не было даже знака.
Лонека казалась чем-то настоящим…
Ингвар усмехнулся. Надо же. Уже и не вспомнить толком те ощущения. Лишь какие-то эпизоды. Фрагменты мозаики, стёклышки витража. Как стаскивал с неё жреческое лиловое платье.
Как хохотали. Как по красной от закатного солнца коже струилось красное вино, как они залили всё что можно в его тесной комнатке. И не единожды. И не только вином.
Как хохотали. Как он усадил её голой задницей на какие-то жертвенные подношения. Как они опрокинули десяток кубков, которые ещё долго грохотали по каменному полу.
Как хохотали. Какой поднялся грохот. Как они потом отмывали храм. Как дико, неистово хохотали и любили друг друга.
Ещё чреда
