гах стоит – под руки его ведут, поддерживают, сам уже идти никак не может, а рядышком ещё несколько старушек и двое-трое мужчин. Последовал и я за ними. Заходим все вместе в храм. «Замечательная прогулка получается! – проворчал я себе под нос. – Отправился красотой полюбоваться, а закончилось все безобразным мертвецом. Будет мне теперь перед глазами мерещиться – поди-ка потом усни спокойно!»
Церковь Святителя Николая Чудотворца была единственной в посёлке. Махонькая такая, приземистая, внутри всегда полумрак, ни колонн, ни купола сверху, плоская крыша, как у большинства сельских домов, – давнишний храм, лет ему сто, не меньше. Окон в нём мало, а те, что есть, – совсем крошечные; стасидии, почерневшие от времени, и земляной пол. Зато иконостас знатный: яркий, весь резной, из орехового дерева и тянется прям до самой крыши. Вот где все сокровища собраны! А икона Чудотворца-то даже побогаче будет, чем у самой Богоматери: одна лампада у образа чего стоит – почти целый слиток серебра, а венков и украшений всяческих превеликое множество; серебряные крестики и кораблики, золотые цепочки и якоря – там столько этого серебра и золота, что, окроме лика святого, ничего более и не видно.
Пока я разглядывал всё вокруг, внутрь внесли покойницу. Умолкли на мгновение певчие, и воцарилась полная тишина, только слышно было, как нервно потрескивали лампады и свечи. Печальный момент. Едва приступил пресвитер к заупокойной, оглянулся я рассмотреть старика – странным выглядел этот дед: стоять сам не мог, трясло его, словно был неизлечимо болен. Весь жёлтый и сухой, казался высоченным, хотя и сутулый; густые и лохматые брови его свисали местами до самых глаз; губы неприятно дрожали, а усы и волосы были уж совсем седые, почти белые, – удивительный, совсем дряхлый старик!
Через полчаса все направились на кладбище, что позади алтаря, а ещё через несколько минут тяжёлыми комьями влажной земли засып'али вырытую накануне могилу. Здесь старик уже не выдержал, опустился на колени, некоторое время бормотал себе что-то под нос, потом рухнул в траву и умолк. Ему побрызгали на лицо водой, надеясь привести в чувства, но всё бесполезно. Перенесли в келью священника и уложили на кровать. Через минуту он чуть приоткрыл глаза, взглянул внимательно на иконку Чудотворца и испустил дух – не стало больше старика. Что тут сказать?!
Не собирался я там более задерживаться, решил обратно к берегу вернуться. Меж тем уже по всему посёлку разнеслась новость, как от случившегося горя, потеряв дорогую свою жену, помер старый пират Маринос Кондар.
Спустился я к морю, нашёл таверну выкурить кальян и поправить настроение. Только сел, подходит ко мне поздороваться капитан Фанасис – он частенько наведывался в наши края со своим уловом, – так с ним и познакомились. Предложил я капитану угоститься мастичным ликёром, он выпил и присел рядом, напротив. Знал я, что для Фанасиса просто стопка мастики – это ни о чём, попросил принести нам ещё по одной, и вот тогда завязался промеж нас душевный разговор, подкрепляемый время от времени сладкими глотками согревающего напитка.
Надо бы сказать, что капитан Фанасис всегда был чрезвычайно словоохотлив, но а здесь ещё и повод был самый что ни на есть подходящий – дивная история про старика Мариноса Кондара, морского дьявола, разбойника, дикого скитальца, странствующего альбатроса…
– О, это был тот самый случай, когда достаточно одного мгновения – и вся человеческая жизнь внезапно переворачивается! Уж лучше я тебе всё по порядку! – заметил мне Фанасис, вздохнул полной грудью и начал свой необыкновенный рассказ.
– Был я ещё ребёнком, подвизался юнгой на шхуне капитана Маноли – царство ему небесное! Как-то в один прекрасный день заявился к нам в селение Маринос Кондар. Одному богу известно, чего это он в здешних краях надумал скрываться: натворил ли где или за ним кто охотился, ведь то и дело, окаянный, во что-нибудь отвратительное ввяжется – если не убийство, так воровство. А тут притащил с собою пять-шесть осьминогов, устриц и морских ежей – всё яко бы пользы ради здесь ошивается… Шельма ещё тот! То и дело сабля кровью обагрится, а порою и собственной, когда, подвыпивши да в хмельном веселье начнёт отчаянно себя полосовать, удаль свою показывать. Хотя он, бестия, и взаправду красавцем был замечательным и по-молодецки разудалым.
Пришвартовался он к берегу, высаживается – и напрямик вон в те самые виноградники Григория Фисеки. Перемахнул через ограду, нарвал себе целый фартук ягод – и тут же обратно. Только вылазит, а тут хозяин и давай на него шуметь – Григорий не из робких был, дюжий парень, а ещё первый в посёлке горлопан и задирала! Издалеча заприметил он вора и бросился на него с криком. Тот в ответ смеётся и дёру, Фисеки за ним, а там и народ от шума повыскакивал и тоже к берегу потянулся.
Меж тем Кондар уж в лодке своей уселся и как ни в чем не бывало лопает со своими дружками виноград. Наши совсем рассердились, кинулись скопом и повязать его хотят. Поднялся тогда пират, выскочил ловко на песок, достаёт свой кинжал да как рявкнет:
– Эй, чёртовы недотёпы! А знаете, с кем имеете дело?! Я Маринос Кондар!
Тут
