7
Темная аура тюрьмы не просто чувствовалась, она впитывалась всеми фибрами души.
Я хорошо помнил, с чего начиналась история, которая привела меня сюда. Я стоял у окна с бокалом вина в одной руке и сигаретой – в другой. Стоял, разморенный разнузданным сексом, и смотрел на здание следственного изолятора. Я уже тогда почувствовал эту темную, насыщенную человеческими страданиями ауру, но все это находилось где-то там, далеко. А сейчас я сам здесь, и ужас перед будущим рвал на части мою душу. Еще тогда я представлял, в какой тесноте и духоте сидят арестанты, а сейчас меня самого держат в этом аду…
Спасибо Вадиму – в изоляторе временного содержания ко мне в камеру никого не подселяли. Но здесь, в тюрьме, Толстоногов – палочка без нолика, и мне никто не поможет. Я уже прошел через долгий и нудный этап оформления, провел ночь в сборной камере, была помывка в так называемой бане, мне выдали «скатку» – одеяло, белье и посуду, завернутую в матрас. Позади с жутким скрипом закрывались одни решетчатые двери, впереди распахивались другие. Я шел по тюремному коридору мимо железных дверей, за которыми заключены были человеческие судьбы и страдания. Вот-вот одним мучеником в этом аду станет больше.
В сборной камере меня никто не донимал. Там не было прожженных и отмороженных урок, которые могли бы доставить мне массу неприятностей. Там вообще не было серьезных людей – парочка уличных гопников не в счет. Эти ребята дрожащим от волнения голосом рассказывали друг другу, какие жесткие порядки царят в нашей тюрьме, нагнетали страх, но при этом утверждали, что ничего не боятся. Дескать, они люди бывалые. Только вся их бывалость пузырилась у них под носом.
Но порядки в изоляторе действительно жестокие. Новичков в тюремных камерах испытывают на прочность, берут «на прописку», заставляя колоть себя вилкой в глаз и прыгать с верхнего яруса в тазик с водой. И никакая доморощенная крутость не поможет мне пройти столь дикую и неоправданно жестокую процедуру. А не пройду – опустят, и буду я хлебать помои под шконкой. Чтобы «прописаться», опыт нужен и связи, а у меня ни того, ни другого. Зато на мне грех убийства – и не абы кого, а Левы Баяна, известной в этом миру личности. Как бы не нарваться на его дружка или на какого-нибудь утырка, который шутки ради назовется его корешом…
Скученность в камерах, духота, вонь и безнадега – в таких условиях любой, даже самый правильный, уркаган озвереет. Да и тяга к зверским зрелищам у человека в крови, а у нелюдей – тем более. А сколько здесь нелюдей – мяньяков, убийц, насильников. Именно здесь их и больше всего.
Сейчас зайду в камеру, и обрушатся на меня упыри и вурдалаки всех мастей, и какими кругами себя ни очерчивай – сожрут, переварят и вывалят…
– Стоять! Лицом к стене!
Обычно такая команда следовала, когда конвоир подводил меня к решетчатому «шлюзу», за которым начинался очередной отсек с камерами. Но сейчас меня ткнули носом в стену возле тюремной камеры.
Тумбочка в отсеке, доска документации, жирный, плохо выбритый мужик.
– Микола, принимай новичка! – фамильярно обратился к нему конвоир.
– В какую? – неторопливо поднимаясь
