нем.
– Это, у тебя в хабаре поточить есть что? – тихо и с оглядкой по сторонам спросил Микола.
– Ну, есть…
Надзиратель многозначительно промолчал. Он ждал, когда я сам предложу поделиться. А я совсем не прочь угостить этого борова. Глядишь, и откроет мне дверь, когда я буду ломиться из камеры. Достал полпалки сырокопченой колбасы. Правда, этот кусок мог бы мне пригодиться, чтобы умилостивить соседей по камере, но слишком поздно я спохватился. Микола вырвал у меня колбасу, и она бесследно исчезла у него в руках.
– Ну, мужик, удачи тебе! – повеселел надзиратель.
– А может, мне в другую камеру? – дрожащим от волнения голосом спросил я.
– Ничего, и без телевизора можно жить.
Я уже знал, что на тюремном жаргоне означает «телевизор». Это и тумбочка, и шкаф, и даже камера для временно задержанных, которая насквозь просматривается из дежурной части РОВД. Может, здесь было еще какое-то толкование для этого слова? Может, это что-то такое, без чего может жить только реально опущенный, которому уже все равно?..
Железная дверь открылась и с лязгом стукнулась о блокиратор в полу камеры.
– Заходим!
Камера квадратов двадцать, три десятка шконок в три яруса, полсотни голых, потных и смердящих тел. Дикая теснота, невыносимая духота, жуткая вонь… Что-то в этом роде я ожидал здесь увидеть, но здесь все было по-другому.
Облупленные стены, серый от сырости потолок, голый бетонный пол, один-единственный унитаз без бачка – все это было. Шконки вдоль стен в два яруса, но их не так уж и много. Половину свободного пространства между спальными рядами занимали стол и две вмурованные в пол скамьи. Духоту разгоняли два больших вентилятора – они дули от окна в мою сторону. Пространство между крайними справа шконками занимал холодильник, над которым под потолком висел телевизор. На стенках висели и другие «телевизоры» – те самые тумбочки, о которых я только что думал. Пол хоть и бетонный, но его покрывал старый, затертый ногами ковер. Его здесь берегли, поэтому возле входа лежала мокрая тряпка для полов. Я уже знал, что ноги вытирать не просто нужно, а необходимо, поэтому потоптался на тряпке.
За столом сидели четыре арестанта. Двое играли в шахматы, а остальные смотрели, с важным видом давали советы. Один шахматист был в голубой тельняшке, с выколотой эмблемой «ВДВ» на мощном, подернутом жирком, плече. Крупная голова, массивные и грубые черты лица, длинный крепкий нос, тяжелый подбородок. Второй шахматист куда попроще – худой, если не сказать тощий, и у этого длинный нос, но перебить его, казалось, можно было щелчком пальцев. Десантник обладал внушительной внешностью, а его соперник производил впечатление слабака-«ботаника», но это не мешало ему вести себя довольно-таки уверенно. Очки на нем, футболка на два размера больше, чем нужно. Два других арестанта занимали, если так можно сказать, промежуточное положение между десантником и «ботаником». И не атлеты на внешность, и не дохляки. В лицах ничего выдающегося, и руки наколками не истыканы. Обычные среднестатистические мужики, которых можно встретить на скамейках
