в одном из столичных университетов. Тем, кто его знал, могло бы показаться странным, что такой человек занялся столь необычным для него делом – преподаванием болтологических наук. Но в наше странное время, что в этом, в сущности, необычного? Вот, например, большинство известных Ивану Григорьевичу священников, а знал он их немало, были бывшими военными или, как бы поаккуратнее выразиться, принадлежали, фигурально выражаясь, отдельному корпусу жандармов, кои, как известно, бывшими не бывают… Теперь отцы-командиры и бойцы невидимого фронта дружно читали одинаковые проповеди, учили жить по уставу, велели всем любить друг дружку, но обходиться при этом без извращений, единообразно толковали Священное Писание, не уклоняясь от генеральной линии, давали прихожанам советы разной степени ненужности, короче говоря, окормляли свою паству и сами при этом сытно окормлялись, Словом, работали со словом. Даже так: со Словом, ибо Слово есть Бог! Чины же, как правило, у всех были на удивление похожи: полковники или подполковники. А Иван Григорьевич чином не вышел, и поэтому церковная карьера ему уже не светила, и оставалась ему только бедная, как церковная крыса, светская этика, а также эстетика и прочая чепуха в нашей светской стране, где церковь по закону строго-настрого отделена от государства, а школа – от церкви. Один его знакомый – принципиально не религиозный подполковник из Михайловской артиллерийской академии – читал студентам курс антропологии. Нет, не тот подполковник, который обычно заваривал чай Ивану Григорьевичу на службе, а другой. В том же, что боевой офицер-артиллерист преподает студентам университета науку о Человеке, было по-своему выдающееся достижение молодого демократического Российского государства, кое, несомненно, порадовало бы покойного Государя Николая Павловича. Поэтому и Иван Григорьевич счел себя в моральном праве не только словесно рассуждать, но и, так сказать, явить молодому поколению в своем лице живой пример благотворности и торжества наук этики и эстетики.
В тот день он, как всегда, вещал, об этических концепциях, кто из философов что сказал, и кто на ком стоял. Порядок и дисциплина у него на занятиях всегда были образцовыми. Вот и на этот раз тоже: на занятиях никто из слушателей не спал, не шумел, не переговаривался. Все, как один, студенты внимательно скосили глаза на свои деликатно укрытые от преподавательских глаз телефоны и смартфоны.
Иван Григорьевич решил несколько оживить учебный процесс и провести семинар в игровой форме. Пусть аудитория разделится на две команды: первая критикует, вторая защищает этическую концепцию. Тема была – «Расширенная этика». Это про то, что все-все-все живые твари имеют почти равные права, и никому-никому-никому нельзя причинять вред,
Обсуждение пошло на удивление живо: тема всколыхнула аудиторию.
Первая команда играла в меньшинстве. В ней в качестве активных игроков оказалось несколько парней спортивного вида, к которым примкнула массовка из неспособных отказаться от мяса. Во вторую команду записались девушки-веганки, девушки, помогающие бродячим животным, один верующий, парочка пацифистов, трое адептов странных вероучений, несколько верящих в инопланетян, и еще один юноша бледный со взором горящим. Иван Григорьевич сперва направлял дискуссию, потом процесс пошел. Сами, все сами! Семинар до того захватил участников, что даже на перерыв, чтобы проветрить аудиторию, Ивану Григорьевичу пришлось изгонять студентов со словами:
– Девочки, девочки, всем молиться!
После перерыва студенты самостоятельно продолжали горячо спорить, кто из живых существ имеет больше прав и почему, а Иван Григорьевич тем временем погрузился в приятные размышления, мысленно жмурясь от удовольствия.
Славная вещь, эта этика! Скоро он получит почасовое жалование от университета за свои лекции и семинары. К Пасхе должны выдать наградные на службе. За заседания в ученом совете ему тоже кое-что полагалось. Еще вот-вот должен отблагодарить один уважаемый человек за неоценимую помощь в написании диссертации. Помощью было, собственно, самое написание. Неоценимая помощь оценивалась определенной, заранее оговоренной, суммой. А на подходе еще один уважаемый человек… Далее, экспертные заключения, отзывы… Общая набегающая сумма не могла не порадовать. Можно будет поехать в Ниццу… Нет, пожалуй, этим летом лучше в Баден. А в Ниццу надо зимой, на Рождество, когда там опустеет ужасное шестиполосное шоссе, а морской берег очистится от груды наваленных, словно на Бородинском поле, человечьих тел, и можно будет посреди зимы гулять в зеленых мандариновых рощах, обнимать древние оливы, видевшие греков, римлян и галлов, декламировать стихи Брассенса о блаженном Улиссе… Или совершать утренние пробежки вдоль набережной Англез, улыбаясь (причем взаимно!) пробегающим юным спортсменкам в наушниках, раскланиваясь с одними и теми же пожилыми господами, решившими подышать утренним бризом перед своей ежедневной игрой в шары… А потом нырнуть в ледяное обжигающее море, проплыть и вынырнуть на каменистый берег, являя собой торжество, так сказать, истинно русского духа перед развращенной декадентствующей Европой… В Монте-Карло он не поедет, нет, проклятое жалование не позволит! А вот в Бадене он непременно сходит в казино,
