style="font-size:15px;"> «А что, если кроме меня никто не выжил?»
Отгоняя упаднические мысли прочь, я решил пойти в сторону станции, заодно изучая последствия взрыва. А они были ужасающими. В голове просто не укладывалось, как такое могло случиться?
Ни одно здание вблизи станции не уцелело. Большинство из них превратилось в груды бетона и кирпича, которые ощетинились иголками из арматуры. На удалении от станции некоторые дома уцелели. Они стояли, как каменные великаны, глядя на мир сотнями глаз – чернеющими зевами, которые возникли на месте остекленных окон.
Мир был окрашен в черный и темно-серый цвет. Все предметы как бы сливались в одно размытое пятно: земля под ногами, дома и груды разодранного бетона, небо. Воцарившийся в Москве хаос давил, лишал воли, желания жить. Безысходность, конец всему.
Более всего угнетало отсутствие света. Нельзя было понять день сейчас или ночь. Мир погрузился в нескончаемые сумерки. Серый, безразлично темно-серый абсолют царствовал сейчас над всем.
Со злости я пнул подвернувшийся под ногу камень. Он ловко поскакал прочь, издавая гулкое одинокое постукивание, касаясь истерзанной земли. Потревоженные великаны как будто устремили свои гневные взгляды на меня. От их внимания кровь стыла в жилах, хотелось спуститься обратно в канаву, сжаться там в каком-нибудь углу и ждать своего конца, не двигаясь, не дыша.
Я чувствовал себя маленьким ребенком, которого в наказание закрыли в чулане или на чердаке. Но любому наказанию приходит конец и тебя выпускают на свет, на волю, а беда, что пришла сегодня, видимо, надолго.
«А как же мой сын? Каково сейчас ему? Если уж я паникую, то что сейчас чувствует семилетний ребенок! Что говорит ему мать? Как его утешает?»
В ответ ветер дул только сильнее, да назойливый стук железки перешел в истерическое скрежетание. Мертвый мир не желал говорить на языке живых, ему были неведомы слова и эмоции. Он был холоден и равнодушен.
Должен сказать, что в мире действительно похолодало. Температура по моим ощущениям снизилась до нуля, хотя на дворе еще стоял август. Я думал, что после взрыва атомной бомбы земля будет горячей, но вышло иначе. Она быстро остыла, хотя, может быть, я просто долго пролежал в беспамятстве.
«Теперь каждый сам по себе и сам за себя, – решил, немного поеживаясь, я. – Нужно беречь силы, чтобы дойти до дома. А путь впереди неблизкий».
Вот и перрон станции метро «Выхино». Опоры, державшие его, подкосились, но в целом конструкция уцелела. Ни на платформе, ни возле нее не было людей – ни живых, ни мертвых, не было и их вещей. Казалось, мир просто стер любые напоминания о человеке, а что не смог стереть, то изменил до неузнаваемости. Лишь мое существование нарушало гармонию мертвого мира.
Я взобрался на платформу, так как по рельсам дальше идти было невозможно, на их месте разверзлась глубокая воронка. Аккуратно ступая по поверхности перрона, который был покрыт паутиной мелких трещин, грозящих превратиться в бездонные провалы, мне удалось без происшествий
