Название:
Автор:
Жанр:
Серия:
Издательство:
асти Пушкина от грозившей ему ссылки в Сибирь или заключения в Соловецкий монастырь. Узнав об опасности, Ч., бывший тогда адъютантом командира гвардейского корпуса кн. Васильчикова, добился не в урочный час свидания с Карамзиным и убедил его вступиться за Пушкина. Пушкин платил Ч. теплою дружбою. В числе «самых необходимых предметов для жизни» он требует присылки ему в Михайловское портрета Ч. Ему посылает он первый экземпляр «Бориса Годунова» и горячо интересуется его мнением об этом произведении; ему же шлет из Михайловского целое послание, в котором выражает свое страстное пожелание поскорее в обществе Ч. «почитать, посудить, побранить, вольнолюбивые надежды оживить». В предисловия к «Oeuvres choisies de Pierre Tchadaïeff publiées pour la première fois par P. Gagarin» говорится следующее: «В молодости Ч. был прикосновенен к либеральному движению, завершившемуся катастрофой 14 декабря 1825 г. Он разделял либеральные идеи людей, которые принимали участие в этом движении, соглашался с ними по вопросу о реальности того сильного зла, от которого страдала и страдает Россия, но расходился с ними по вопросу о причинах его и в особенности по вопросу о средствах к его устранению». Если это верно, то Ч. мог вполне искренно примыкать к Союзу благоденствия и столь же искренно не соглашаться с направлением, возобладавшим впоследствии в Северном и особенно в Южном обществе. В 1820 г. в СПб. произошли известные волнения в семеновском полку. Император Александр находился тогда в Троппау, куда Васильчиков и послал Ч. с известием о происшедших беспорядках. Свербеев, Герцен и другие рассказывают в своих воспоминаниях и записках, что австрийский посол граф Лебцельтерн успел с своей стороны отправить курьера в Троппау, который, будто бы прибыл туда раньте Ч. и рассказал о происшедшем в Петербурге Меттерниху, и последний сообщил о них первым ничего не подозревавшему императору. Когда прибыл Ч., Александр резко выразил ему порицание за медленность езды, но потом, как бы спохватившись, предложил ему звание флигель-адъютанта. Оскорбленный Ч. просил одной милости – отставки, и получил ее даже без обычного награждения следующим чином. Таков ходячий рассказ о причинах отставки Ч. Лонгинов решительно его опровергает, утверждая, что никакого курьера в Троппау Лебцельтерн не посылал, что еще до посылки Ч., при первых же признаках неповиновения солдат, к Александру был отправлен другой курьер, и что, таким образом, император ко времени прибытия Ч. в Троппау знал уже о петербургских событиях, получив сведения о них от русского курьера, а не от Меттерниха. Как бы то ни было, но в этот момент Ч. пострадал вдвойне: разбилась его блестящая карьера и вместе с тем он сильно упал в мнении товарищей-офицеров, среди которых был весь цвет тогдашней интеллигенции. Говорили, что он ни в каком случае не должен был брать на себя такого щекотливого поручения; зная о жалуемых курьерам в таких случаях флигель-адъютантских аксельбантах, он должен был чувствовать себя особенно неловко перед своими бывшими сослуживцами по семеновскому полку, на которых обрушились весьма тяжелые кары. Весьма возможно, что вследствие этого от него отдалились члены тайного общества, куда он был принят Якушкиным, и что именно потому Ч. не любил говорить впоследствии о своих отношениях к декабристам, поездке в Троппау и разговоре с Александром. После отставки он прожил за границей целых шесть лет. Все события 1825–1826 гг. прошли, таким образом, в его отсутствие. Эти события снесли с исторической арены почти весь цвет того поколения, к которому принадлежал Ч. Возвратясь на родину, он застал уже иное время и иных людей. С этого же времени фигура Ч. выделяется на фоне русской жизни уже не в качестве общественного деятеля или одного из будущих реформаторов России, не в том образе, о котором говорил Пушкин, что «он был бы в Риме Брут, в Афинах – Периклес», а в образе мыслителя, философа, блестящего публициста. В Европе Ч. вращался среди замечательных умов. В числе его личных знакомых были Шеллинг, Ламеннэ и др. Воззрения этих людей не могли не иметь влияния на Ч., имевшего от природы сильный ум и определенную философскую складку мысли. Обширное чтение также много способствовало выработке Ч. прочного миросозерцания. «В моих понятиях, – говорит Жихарев, – Ч. был самый крепкий, самый глубокий и самый разнообразный мыслитель, когда-либо произведенный русской землей». С конца двадцатых годов Ч. был очень близок со старшим Киреевским. Когда издававшийся последним журнал «Европеец» был запрещен и сам Киреевский отдан под надзор полиции, Ч. написал (в 1831 г.) «Mémoire au compte Benkendorf, rédigé par Tchadaëeff pour Jean Kiréifsky». В этом документе Ч. излагает свои взгляды на историю России, весьма близкие к тем, которые появились пять лет спустя в его знаменитом «Философическом письме», но, в отличие от него, указывает и на положительные средства, при помощи которых можно направить Россию к лучшему будущему. Для этого необходимо «прежде всего серьезное классическое образование», затем «освобождение наших рабов», являющееся «необходимым условием всякого дальнейшего прогресса», и, наконец, «пробуждение религиозного чувства, дабы религия вышла из некоторого рода летаргии, в котором она ныне находится». Была ли доставлена эта записка no назначению или нет – неизвестно. Она была написана в 1831 г. и содержала уже в себе много «чаадаевских» мыслей. Те философские письма Ч. «к г-же ***» (по одним сведениям – Пановой, урожденной Улыбышевой, по другим – жене декабриста М. Ф. Орлова, урожденной Раевской), из которых появилось в печати (в 1836 г.) только
