ркнижке и верила, что, согласно туманной высшей справедливости, должна каким-то образом – пусть и в виде пугающего выигрыша – вернуть утраченное). Зимой по секрету от сына она послала очередному ООО деньги, ожидая получить кроме коричневых сапог с опушкой бронзовую «Тойоту», которая печатно была ей обещана. Однако даже сапоги матери не прислали. О том, что Антонина Петровна переводит деньги аферистам, Кулакову приватно сообщили в почтовом отделении. Вырвав у старухи четверть пенсии, кудесники из ООО временно затаились, а по весне подняли головы и вновь принялись бомбардировать Антонину Петровну искусительными письмами. Мать, в сутолоке дней забывшая про неполученные сапоги, заговаривала про то, что при советской власти была такая услуга – «Книги – почтой», и что, дескать, в этом плохого?!
В конверт была вложена распечатка с фотографиями директора ООО «Русбьюти» с полуоткрытой, точно консервная банка, хищной улыбкой и двух пенсионеров, напропалую хваставших, как они распорядились своим выигрышем: старушка оплатила учебу внука в МГУ, старик съездил в Египет. Их выигрыш составил всего-то триста тысяч! Кулаков опасался, что это не первое письмо от фарисеев-книжников, что мать не выдержит натиска и вновь отправит мошенникам кровные пенсионные денежки – но уже не с сельской почты, где все ее знают, а из Города.
Из-за гигантской пробки Кулаков вынужден был выйти из маршрутки возле санатория имени Серго Орджоникидзе – тут отдыхали когда-то советские труженики, здесь в пятидесятых годах снимали «Старика Хоттабыча» и отсюда уволили намедни полтысячи работников (по слухам, премьер подарил сталинский дворцовый комплекс гимнастке) – и топать до работы пешком. Впрочем, он любил ходить, но только не вдоль трассы, запруженной машинами, где встречные пальмы провоняли бензином до кончиков сухих ногтей на растопыренных пальцах, когда в затылок прицельно бьет солнце – желтый снайпер, засевший в небе.
В вахтенной сторожке дежурили Гога и Магога: Гоша Бутко и Георгий Пята, оба в армейском камуфляже, Пята отличался от Бутко треугольником тельняшки на груди. Охранники сидели рядком у телевизора, но, когда Кулаков прошел через металлическую вертушку-карусель, Гоша Бутко лениво поднялся, подошел к столу и склонился, что-то записывая. К воротам со стороны студии подъехала съемочная «газель»: дернулся и Пята, чтобы нажать кнопку и поднять шлагбаум.
Коридоры студии были пусты, и девчонок еще не было… Дверь в кабинет Ольги Митрофановны Прянишниковой, его начальницы, была приоткрыта – на удивление явилась раньше всех! Кулаков решил выяснить, как там дела с его заявкой на передачу, он потоптался у входа, раздумывая, надо ли, затем обругал себя тряпкой, постучал и вошел.
Ольга, по своему обыкновению, резалась в картишки с компьютером. Она уж даже и не скрывалась. Кулаков терпеть ее не мог: пару лет назад она перехватила его должность – он был уверен, что руководителем редакции художественных программ назначат его. Видимо, он недостаточно хотел этого. А грудастая дама с густыми красными волосами – будто киллер вытер об ее седеющую голову испачканные ладони – постаралась сделать все, чтобы стать во главе художки. Хотя существовало негласное правило: режиссеров руководителями не назначать, а Ольга была режиссеркой – и нате вам: стала начальницей редакции! Ей оставался год до пенсии, но Кулаков опасался, что еще несколько сезонов под ее началом не протянет: настроение климактерички менялось чуть не каждый час. Он надеялся, что, выйдя на пенсию, начальница эмигрирует к дочери в Грецию: Лариса – закатный ребенок безмужнего режиссера, прижитый от спившегося диктора, – вышла замуж за грека, с которым училась в институте культуры, и теперь с трудом управлялась в этой вальяжной и жаркой Греции с двумя детьми и престарелыми родителями мужа. Ольга то и дело талдычила о своих греческих планах. Но вдруг посиделки с компьютером в отдельном кабинетике все-таки пересилят родительское притяжение – и пенсионерка Прянишникова по-прежнему будет владычицей редакции?! Тут еще бабушка надвое сказала.
В гетто художки Кулаков сбежал несколько лет назад из молодежной редакции, а перед этим работал в «Новостях», изо дня в день гоняя по Городу с высунутым языком. Боже, как он устал! Ну что им стоит дать ему наконец персональную программу, если уж отняли возможность снимать документальные фильмы.
– Программу ему подавай! – Пасьянс у начальницы не складывался, и она была не в духе. – А эфирное время кто будет оплачивать?.. Пушкин? В кадре покрасоваться – это всякий сумеет, а ты спонсора найди! – В глаза Прянишникова не смотрела, уставившись в экран монитора. – И нашел время, Кулаков! Вы бастовать, что ли, вздумали?! Кофтун звонила сейчас, кашляла в трубку, у Сердюковой ребенок отравился, у Воропаевой – давление. Знаю я ваши болезни! Не редакция – грыжа, которую вырежут в конце концов. Да, да! Блезнюк приказал: кровь из носу – чтоб «Дневник кинофестиваля» был каждый день, и чтоб без повторов! Что, не знаете: договоренность у него с москвичами. Не хочет в грязь лицом ударить – новая-то метла!
Сундучок-кондиционер, застрявший в форточке – ни туда ни сюда, – надсадно гудел, силясь вывалиться наружу; в кабинете, обставленном траурной офисной
