и выпалила:
– Вам просто велели засадить Разумову, заказ дали. Ежу ясно, что она не виновата и кто-то просто пытается подставить ее!
Митрофанов промолчал. Но короткая шея, торчащая из не слишком чистого воротничка рубашки, сделалась пурпурно-красной. Да он гипертоник и непременно заработает инсульт, если будет так злиться.
– Вы уже все решили до суда, – продолжала я наседать на мужика, – даже головой подумать не желаете. Вы что, так уверены в том…
– Уважаемая, – железным голосом произнес Митрофанов и нажал кнопку.
Моментально раскрылась дверь, и в кабинет вошел милиционер.
– Проводите гражданку на выход, – велел следователь.
– Пройдемте, – сказал мент.
– Вам это так не сойдет, – пообещала я. – Все равно я не успокоюсь, пока вы не освободите Лену, жалобу напишу министру.
– Хоть господу богу, – хмыкнул Митрофанов.
– Пройдемте, – настаивал сержант.
– Не хочу.
– Сейчас применю дозволенные меры, – пригрозил конвойный.
– Какие, например? – полюбопытствовала я, усаживаясь поудобней.
Митрофанов мерзко улыбнулся:
– Вызову подмогу, и оформим вас на трое суток как хулиганку.
– С места не сдвинусь.
– А и не надо, на стуле оттащим.
Поняв, что он не шутит, я встала и ледяным тоном произнесла:
– Все равно я добьюсь правды.
– Хотеть не вредно, – хмыкнул майор и приказал милиционеру: – За проходную выведи, чтобы по зданию не шлялась.
По длинным извилистым коридорам в сопровождении сержанта я шла с гордо поднятой головой и сцепленными за спиной руками. Навстречу неслись мужики с папками, портфелями и пакетами. Один из них притормозил.
– Лампа, тебя арестовали?
Я узнала Леню и гордо произнесла:
– Митрофанов велел вывести за проходную, но все равно я сумею доказать свою правоту.
– Да уж, зная твой характер, думаю, Митрофанову мало не покажется, – хихикнул Ленька и убежал.
Я проследовала на выход, чувствуя, как внутри булькает злоба. Сержант удостоверился, что я отошла метров на двадцать от проходной, и зашептал что-то дежурному, весьма невежливо тыча в мою сторону пальцем.
Я двинулась к метро, в груди разгорался готовый вырваться наружу огонь – никогда, ни разу в жизни меня так не оскорбляли! Даже старик-профессор Лихтенборг, принимавший на втором курсе зачет по хору и заявивший: «Милочка, ставлю вам «удовлетворительно» лишь из сострадания. Но не подумайте, что жалею вас. Честно говоря, берегу свои уши. Поете, голубушка, как беременный крокодил».
Даже Анна Ромуальдовна Фихт, преподававшая фортепьяно и регулярно подзывавшая меня в буфете словами: «Мальчик, принесите булочку. Ах, детка, извини, но ты так смахиваешь на юного Брамса!»
Один раз я не утерпела и, зарулив в библиотеку, уставилась на гравюру композитора, но даже тогда не обиделась на Анну Ромуальдовну. В конце концов, старушка подслеповата…
Даже
