проживал Витя в квартире № 62 дома № 20 по улице Целлюлозной.
А в бараке восемь лет проживали Любаша с мужем и растили двоих детей.
Прошло много лет, Витя четыре раза уже был женат и разведён. И, наконец, серьёзно заболел и попал в больницу.
Любаша с мужем давно уехали в другой город и исчезли с горизонта. Её муж за эти годы неузнаваемо изменился.
И вот в больницу к Вите пришёл какой-то толстый потрёпанный мятый неопрятный мужик, и они оказались друг напротив друга. Мужик держал в руках большую фотографию молодого Вити, поздоровался и присмотрелся. Перед ним сидел волосатый, небритый, как-то болезненно состарившийся худой человек.
– Вы помните Любу Леонтьеву? – спросил мужик у Вити.
В ту же секунду лицо измученного болезнью озарилось каким-то глубоким внутренним светом, взгляд серых глаз вспыхнул ярко и губы расплылись в блаженной улыбке.
– Любаша?! Конечно… Первая любовь… А потом приехал какой-то матрос и забрал её…
– Я взял у ваших родных вашу фотографию, – сказал мужик, – она просила привезти ей на память. Вы не возражаете?
– Конечно, конечно! – закивал Витя.
Я рыдаю у Людмилы на кухне. Я осознал, что Люба меня не любит, что я мешаю ей жить своей жизнью, встречаться со своими любимыми. Мне душно. Мне плохо. Я хочу вырвать эту боль из груди. Я хочу выжечь её раскалённым прутом. Я хочу умереть.
– Сердцу не прикажешь, – грустно говорит Люда.
Я цепляюсь за эту возможность последний раз побыть дома с родными. Я осознаю, что я навсегда потерял свой дом, свою любовь, свой мир. Я погибаю. И я пытаюсь, пытаюсь понять: за что? И тогда я внезапно задаю этот вопрос, который не решался задать много лет:
– Ведь я знаю, что до меня у неё был человек!
– Ну и что? Теперь ведь это уже не важно, – успокаивает меня Люда. – Был. И жил на Целлюлозной, 20…
Я вернулся домой из той тяжёлой, страшной поездки. Люба начала собирать на стол. И тогда я открыл дипломат, извлёк из него фотографию Виктора и бросил перед нею на стол: «Я знаю всё!».
Она замерла на несколько секунд и сразу внутренне напряглась. Я чувствовал всё, что происходило в ней в эти мгновения. И тогда слёзы стали душить меня.
Господи! Все эти годы… Господи! Боже правый!
Я прощу тебе всё, кроме лжи!
Не лги!
Глава четвёртая
Пора! Пора замолвить словечко о Лене Машуковой. Пора рассказать о самой грустной песне моей жизни.
С Леной мы познакомились заочно. У моего школьного друга, Юры Мещерякова, в доме которого я провёл не меньше времени, чем в своём собственном, была двоюродная сестра. Жила она в Кургане и однажды по совету Юры я послал ей письмо.
В первом письме я сообщал свой рост, вес, парижские наклонности
