обстоятельств? Не лучше ли обратить свой взор на более важные вещи – например, на законы, управляющие миром? Впрочем, об этом намного раньше меня – и намного лучше – сказал Платон, которого напыщенность современных ему Афин смешила так же, как и меня сегодня – серьёзность и ограниченность людей, уверенных, что в мире есть место только стремлению упрочить своё положение, занять какое-либо место, примоститься хоть в уголке реальности.
«Главное – это устроиться в жизни» – говорили мне такие люди. «А что дальше?» – спрашивал я. – «Ведь Вселенная, пусть и конечна, но неисчерпаема». «А дальше», – отвечали мне, – «просто живи», и это «живи» звучало для меня, как смертный приговор.
Что это значит: «живи»? Как это? Для чего? До сегодняшнего дня я не знал. Теперь знаю. Но это «жить» для меня означает совсем иное, чем для моих непрошеных советчиков. Жить для меня значит делать всё возможное для познания мира и тех миллиардов вещей, что определяют жизнь человека. Вот почему я враг серьёзности, строгой, ограниченной серьёзности. Она – первый враг познания. А познание не предполагает уверенности, прочности, незыблемости – напротив, это вечное сомнение, вечный поиск.
Меня часто спрашивали: уверен ли я, что непременно буду счастлив – там, в других мирах?
Не знаю. Счастье – это не вопрос знания или незнания. Иногда я говорю себе «да», но чаще думаю, что покоя мне так и не увидеть. Более или менее ответить на этот вопрос могут только надежда или вера. И я верю – верю в то, что однажды, набравшись знаний, смогу устроить мир разумно и правильно, а вместе с тем – изживу, наконец, абсурд и бессмыслицу собственной жизни.
И это вся загадка Барсума, спросите вы? Получается, всё это время под личиной эксцентричного миллионера, испытателя умов и душ, скрывался человек, так и не нашедший места в мире, человек ненужный и даже лишний? Выходит, что весь мой протест, весь мой пафос, все моё стремление отыскать нового человека – лишь обида наивного ребёнка, не получившего от мира обещанную игрушку?
Может быть.
Не исключено.
И всё же, несмотря на ничтожность шансов, ни в чём не уверенный, полный сомнений и страхов, я готов ступить на ничейную землю – рядом с теми, кто откликнулся на мой зов, плечом к плечу.
Сказав так, он повернулся к репортёру спиной и последним взошёл на борт корабля.
Наглухо закрытый, готовый к отлёту, ковчег скалой высился посреди бескрайнего людского моря.
– Не взлетит, – послышался голос из первых рядов. – Нутром чую, это липа. Плакали наши денежки.
– Да заглохни ты, ради Бога, – отозвался другой голос. – Я десятку поставил на то, что он грохнется.
Начались споры, где-то занялась потасовка. Но вот раздался странный звук – низкий, густой, он пронизал толпу, и все застыли в ожидании. За первым звуком последовал второй, повыше, за ним ещё и ещё – это прогревались двигатели «Бочки». Потом из сопел
