дескать, мне тут волчьи прихвостни не нужны. Так мы вдвоём и остались. Я тогда к лету блесну мастерил, показал ему, он мне и говорит: «Недурная штучка, хоть на зычницу, хоть на маракчу». Что и говорить, хорошо жили…
– Ты мне зубы не заговаривай, – прервал Гиркас, раздосадованный тем, что Конкас так легко захватил инициативу. – Какой такой знакомый? Ты о чём мелешь?
– Тощий такой, чернявый, – охотно пояснил Конкас, – Он постучит в окно – я и впущу. Что я, изверг – не впустить? Скажу только: не трожь машинку печатную, добрый человек, я за неё головой отвечаю. Разговариваем с ним: очень сердечный, все, как здоровье спрашивает.
– Какой же это мой знакомый? Я такого не знаю.
– А я, что – спрашивал, что ли? Мало ли какой – может такой, что лучше и не знать.
После непродолжительного раздумья Гиркас не нашёл способ парировать этот аргумент. Он глубоко вздохнул и сосчитал про себя до десяти.
– В любом случае, – сказал он, наконец, – ты должен знать, что делать, когда у нас посетители.
– Да знаю я, – проворчал Конкас, умудрившийся за несколько секунд вновь задремать, – Сколько раз твердили, аж голова болит…
– Ах, знаешь! – в эти слова Гиркас вложил весь доступный ему сарказм, – Вот это что-то новенькое! Ну, раз знаешь – повтори.
– Это зачем ещё?
– А затем, что я хочу слышать, помнишь ты или нет.
– Незачем вам это слушать, – проворчал Конкас. – Что привязались? Разве это дело – так человека мучить? Я немолодой человек, в конце концов. У нас, конгар, говорят…
– Да плевать мне, что у вас говорят! – возмутился Гиркас. – Я тебя по-человечески прошу, а ты?
– А я что? Вот будет следующий раз, так я мигом! – и с этими словами Конкас перевернулся на другой бок и демонстративно засопел.
Глядя на его тощую спину, Гиркас поймал себя на мысли об убийстве. Нет, правда, отчего бы его не прикончить? Никто за это не накажет, ведь официально Конкас уже мёртв. Всё лишь вернётся на круги своя, а он подыщет себе нового секретаря. Пусть он будет кем угодно: вором, пьяницей, сумасшедшим, только бы не конгаром.
На минуту в апартаментах воцарилась тишина, прерываемая только свистящим храпом Конкаса и тиканьем часов в кабинете. Эти два звука обладали поистине чудесной способностью притуплять все имеющиеся у человека чувства: даже обозлённые кредиторы Гиркаса, услышав их, теряли напор и позволяли отвести себя на кухню, напоить чаем и выторговать ещё одну отсрочку.
На Гиркаса же они, в силу привычки, действовали как лёгкое успокоительное. В конце концов, сказал он себе, всё и так кончилось хорошо: посетитель ушёл, не доставив проблем, да и Конкас в этот раз не слишком капризничал. До аванса осталось потерпеть всего три дня, уж это время пролетит быстро, а там, если посчитать, и до зарплаты недалеко.
С зарплаты Гиркас рассчитывал пополнить гардероб парой носков
