особенно, если выпадаешь из жизненного потока и, стоя на отшибе, наблюдаешь, недоумевая, за беспорядочным движением тел и душ. Они несутся, а ты стоишь, осознавая, что прирос к одной точке, грызёшь локти от бездействия и хочешь броситься в грохочущий поток головой вперёд, чтобы миллиарды частичек мути забрали тебя в сумасшедший танец, а бурное течение унесло твоё тело как можно дальше от обители покоя…
Майская жара душила Юлю. И зачем она вырядилась в снежно-белую майку с золотистой надписью «LOVE IS…» и короткую голубую юбчонку, красиво облегающую тело? От палящего солнца спасла бы кавказская бурка. Краснела кожа на лице, руках и ногах. Редкие тени сморщились в хилые подобия самих себя, плавился изъеденный выбоинами асфальт. Горячая пыль, висевшая в воздухе, лезла в глаза, от неё скрипели зубы, а горло сжималось в приступах аллергического кашля. По обеим сторонам улицы тянулись унылые корпуса промышленных предприятий: заброшенная зона, которая опротивела Юле сразу же, как только она оказалась в ней, но папа, чтоб его передёрнуло тысячу раз, попросил встретиться именно здесь, будто специально хотел ткнуть единственную дочь носом в её беспросветное одиночество. Мимо шли люди, ими были заполнены не только тротуары, но и проезжая часть. Держась небольшими группами, они бойко переговаривались. Зачастую впереди каждой из них неслась неугомонная детвора, следом шагали налегке женщины, а в хвосте плелись мужики, загруженные пухлыми сумками с выпивкой и закуской.
– Ты прекрасна! – услышала Юля знакомый голос.
– Ты как всегда любезен! – ответила, улыбнувшись, и повернулась лицом к папе.
Открывшийся ей вид наполнил её улыбку пренебрежением: отец не был в дымину пьян, но его слегка покачивало от выпитого, он смотрел на дочь мутноватым – чужим, пустым, ватным – взглядом, его настроение болталось где-то на границе между безмятежной радостью и появившимся непонятно откуда разочарованием в жизни. Сильно поношенные джинсы и серая в крупную клетку рубашка с коротким рукавом, от которой воняло потом, превратили его в простого инженера среднего звена.
– Вот… – виновато произнёс он, показав затёртый пакет из продуктового супермаркета. В нём звякнули полные бутылки.
Сквозь подступивший к горлу комок прорвалось:
– Зачем ты напился? – Он не ответил. – И именно сегодня? Мама очень расстроилась бы от такого зрелища.
– Кому какое дело? – фальшиво возмутился он.
Юля встрепенулась, испугавшись его безразличия:
– Мне есть до тебя дело! Ты мой папа, а ведёшь себя как последнее ничтожество!
– Мы уже давно не одна семья…
Действительно, не одна. До этого Юля не смогла бы додуматься сама, а так… Он подсказал и тем подтолкнул её к тлеющей в сознании, но ещё не прорвавшейся в реальность мысли об уже случившемся распаде.
Юля прошептала:
– Если мы живём не вместе, это ещё не значит, что семейные отношения между нами разрушены. Я понимаю, ты любил только её, но ведь я её дочь! И твоя тоже!
– Зачем ты так?
– А затем! Затем! – повысила голос она. – Я не хочу, пап, чтобы ты уходил! А ты уходишь всё дальше и дальше от меня. С каждым днём – дальше и дальше…
Надулась пузырём необходимая ему пауза, позволившая немного собраться с мыслями и повернуть их течение в другую сторону, не такую опасную для него.
– Извини, понесло не туда, – отвердевшим голосом сказал он. – Я постараюсь что-нибудь изменить. В себе… Тяжело было.
– Пойдём к маме, – вырвалось со слезами. – Мне так её не хватает.
– Не только тебе, доча.
Жидким ручейком влились они в густой людской поток. Пара крепких словечек от большой тёти, которую отец случайно задел пакетом с бутылками, подстегнула их. Перепрыгнули через рельсы, заросшие густым бурьяном. Разминувшись с рестораном, из открытых дверей которого лилась до неприличия весёлая музыка, прошли под растяжкой ЛЭП, даже не задрав голов – посмотреть, сколько же их там, проводов… Слева тянулась разбитая дорога, запруженная старыми автобусами: заполненные людьми едва ползли по ней утомлёнными черепахами, пустые теснились по обочинам, превращённым колёсами в пыльное месиво. Перед кладбищенскими воротами устье тропы расширялось в широкую площадку, засыпанную крупным гравием. Тут же распадалась в беспорядочную толпу человеческая река. От самого входа – лотки. С них торговали закуской и запивкой. Потные продавщицы в голубых передниках не успевали выставлять свежак, мгновенно сметаемый с прилавков жаждущими помянуть умерших родственников.
Добравшись до знакомой оградки, Менцели уселись на деревянную скамейку перед могилкой с небольшим гранитным памятником. Будто только увидев их, мама улыбнулась, немного обнажив верхние зубы. Одна из самых любимых
